Вячеслав Софронов - Дорога на эшафот

– Он изменил присяге! Арестуйте его немедленно!

Услышавшие это Фока и Федор кинулись к своему командиру, но пришедший в себя Мирович остановил их:

– Не надо, а то еще больше пострадаете. Все кончено…

Те покорно отошли к стене, но мушкеты из рук не выпустили и лишь молча, с состраданием на лицах, смотрели, как к Мировичу подошли с двух сторон солдаты из комендантской роты, сопровождавшие подполковника, взяли за руки повыше локтя и отвели в кордегардию. Там его уже ожидал кузнец, ведавший при крепости ручными кандалами. Один из солдат ловко надел их Василию на запястья, а кузнец в несколько ударов ловко заклепал их и, отложив молот в сторону, проговорил с усмешкой:

– Из своих запасов не пожалел их для вашего благородия. Носите на здоровье и меня лихом не поминайте.

Мирович не знал, поблагодарить того за скорую работу или осыпать проклятиями. И счел за лучшее промолчать, лишь подумал:

«Вот они, старые добрые кандалы. Мои предки в них хаживали, а теперь и мне познакомиться пришлось…»

«Держись, внучок, – неожиданно услышал он голос деда. – Ничего не окончено, все только начинается. Ты и не представляешь себе, какая длинная штука наша жизнь…»

Императрица Екатерина Алексеевна находилась в Лифляндии, когда получила от Никиты Ивановича Панина известие о мятеже в Шлиссельбургской крепости. Ей и раньше говорили и показывали подметные письма, где какие-то полуграмотные люди сомневались в законности ее власти и требовали вернуть на престол Иоанна Антоновича. Она велела привезти царственного узника в Петербург и на частной квартире встретилась с несчастным юношей, обликом и языком которого была чрезвычайно потрясена. Он произвел на нее впечатление то ли полоумного, то ли затаившегося в себе человека. Представление его в таком виде двору, если бы она даже пошла на это, вызвало бы в придворных кругах, не говоря о загранице, всеобщий скандал.

И тогда, несмотря на испытываемую жалость, императрица решила оставить его по-прежнему в крепости. Так будет спокойнее не только для нее, но и для всей страны, которой она теперь управляла. Молодой человек просто был не готов взвалить на себя непосильное бремя власти и встать во главе державы. Даже если бы случилось чудо и он оказался на троне, сразу нашлись бы такие люди, которые начали бы опекать и направлять его, вершить суд от его имени. А потому выходило: нечего облегчать участь тех, кого сама судьба обрекла на страдания, поскольку у судьбы-фортуны с каждым из нас свои счеты, для людского понимания недоступные.

Поспешно вернувшись в Петербург, императрица велела собрать верховный суд, куда вошли самые известные люди империи. Мировича неоднократно допрашивали, и он во всем сознался, но из сообщников назвал лишь Аполлона Ушакова, который, как вскрылось на следствии, незадолго до того погиб по дороге в Смоленск при невыясненных обстоятельствах. Наиболее рьяные судьи предлагали пытать мятежника, замыслившего государственный переворот. Однако императрица решительно им в том отказала, отчего в обществе моментально разнеслась молва о ней как о тайной вдохновительнице неудачного переворота. Чего, впрочем, при всеобщем неведении о государственных тайнах никто из завзятых сплетников ни отрицать, ни подтвердить не мог. Так или иначе, Василия Мировича приговорили к четвертованию, что и было произведено при огромном стечении народа на Обжорном рынке, где когда-то Сашка искал целебные коренья для своего хозяина.

…Когда казнь закончилась и народ стал расходиться, никто не обратил внимания на стоявшую в отдалении от всего происходящего карету с занавесками на окнах. Таких карет в тот день собралось довольно много, но все они разъехались еще до того, как простой люд, напуганный зрелищем крови, ручьем лившейся на деревянный помост, чего не было на Руси уже два десятка лет, запрудил собой все соседние улочки и переулки. А в той карете преспокойно сидели два старых знакомых: Гаврила Андреевич Кураев и бывший подпоручик Василий Яковлевич, носивший теперь фамилию Немирович. Своей новой фамилией он был обязан императрице, пожелавшей даровать ему жизнь. Но она распорядилась сделать это тайно, а виновнику «шлиссельбургской нелепы», как она назвала неудавшийся мятеж, велела присвоить фамилию, отличную от прежней, Немирович. На ее взгляд, женщины умной и рассудительной, в смене одной фамилии на другую заключена была простая логика: всему роду Мировичей, показавшему себя с не лучшей стороны, больше подходит прозвание людей коварных, а значит, немирных. Спорить с государыней ее ближайшие советники, посвященные в это преображение, не посмели. А потому Кураеву поручено было выдать его подопечному соответствующий документ и препроводить его в бывшее родовое поместье под Полтаву.

Потрясенный увиденным, Василий спросил Кураева:

– Кто этот несчастный? Почему он оказался на моем месте?

– Того знать не могу, а если бы и знал, то не ответил. Вы исполнили все, что вам было поручено, потому государыня отнеслась к вам благосклонно и пощадила вашу жизнь. Живите дальше, и вот вам мой совет: забудьте обо всем произошедшем.

– Как же я могу такое забыть? Вряд ли получится.

– Вам трудно будет жить с этим, – согласился он. – Боюсь, разум далеко не каждого человека способен выдержать подобное. Но это все слова сочувствия, которые я могу произнести вслух.

Но Василий не слушал его. Он был как бы в горячке после суда и выхода из заключения. А сейчас, увидев, что вместо него казнили совсем другого человека, весь дрожал и трясся, постоянно ощупывал свою голову, словно проверял, на месте ли она. Кураев старался не обращать внимания на болезненное состояние Василия, но и он не выдержал и достал из-под сиденья штоф с вином, налил полную чарку, оказавшуюся рядом со штофом, и протянул Василию:

– Выпейте до дна, иначе я за вас не ручаюсь.

Тот выпил и действительно дрожать перестал, но вдруг начал дико смеяться, да так, что запряженная пара лошадей, до того спокойно стоявших на месте, начала взбрыкивать и прядать ушами.

– Вы говорите, будто бы я все выполнил, но я же поступил по-своему и пытался освободить царевича раньше, чем вы мне велели. И в результате его убили.

– А кто вам сказал, что его убили? – спокойно возразил Кураев. – Вам сейчас тоже отсекли голову, но вы живы. Или я не прав? Не надо считать себя самым умным, есть люди более умные и опытные в делах подобного рода. Вы новичок в нашем деле. Жаль, что больше вас нельзя будет привлечь к чему-то подобному. Для всех других вы больше не существуете. То, что вы начнете освобождение раньше указанного вам срока, я тоже предусмотрел. И из Шлиссельбурга в тот день никуда не уехал. Вы остались живы только потому, что комендант Бердников имел от меня приказ сохранить вам жизнь…