Герви Аллен - Антони Адверс, том 2

- Я не причащался, отче, никогда... вы знаете?

Священник кивнул и постучал пальцем по письму.

- Мне сообщили.

- Я должен забрать капитана в харчевне, здесь, неподалеку. И моя исповедь?

- Ты исповедался сегодня, неужели ты так быстро забыл?

Антони сморгнул. Нет, он не забыл. Он исповедался. Однако он чувствовал, что исповедь из него вытянули. Это было непредумышленно - и все же?

- Я тебя не неволю, Антони, но ты отправляешься в дальний путь, - говорил отец Ксавье, глядя в огонь. Лицо его было скорбно. Помолчав, он продолжил. - Видит Бог, мне надо было готовить тебя дольше. Нам следовало бы о многом поговорить. Но одно я должен сказать тебе прямо сейчас, дабы в слабости своей не позабыть позже. Кроме Мадонны есть Бог и есть Его Сын. Нет, я не буду тревожить то, что могу назвать твоей верой, или лишать тебя утешения, которое ты в ней черпаешь. Продолжай, но пусть она ведет тебя дальше. Для твоего случая я сформулирую это так. С этой минуты думай о том, что в руках Мадонны. - Он помолчал, продумывая сказанное. - Так Христос вошел в мир, но не так он его покинул.

Оба вновь видели только друг друга.

- Тогда завтра, пораньше, - сказал Антони, помолчав, и сразу расслабился. Он с удовольствием лег обратно.

Отец Ксавье встал. - Ты доставил мне большую радость. - Он положил маленькое распятие на стол и оставил возле него свечу. - И я должен сообщить тебе кой-какие мирские новости. Мистер Бонифедер поручил мне рассказать о них тебе, если я сочту разумным. - Он осторожно снял со свечи нагар. - Я счел это разумным. Ты будешь его наследником. - С минуты он пристально глядел на Антони, потом повернулся и пошел в спальню. Свеча осталась гореть перед распятием.

Через некоторое время Антони встал и задул ее. Он с трудом прочитал "Отче Наш" - на большее его не хватило. Он был очень утомлен. Попытался быть благодарным в душе - и заснул.

Утром их разбудили крики возницы. Тот, испугавшись, что седок исчез вместе с платой, прибежал во двор. Антони высунулся в окошко, и между ними произошел оживленный обмен мнениями по поводу прелестей ночевки в брошенном сарае и без ужина.

- Но ты всегда спишь в повозке, - упорствовал Антони, - с чего я буду за это переплачивать?

- Si, signore, но в сухости, и выпив винца, и покормив мулов. А тут что - голодно, промозгло, и блохи. Подушки промокли от росы, и меня разбил прострел. Я подхвачу болотную лихорадку, я умру. Моя жена и десять детей, моя престарелая мать, две моих тетки...

Антони рассмеялся и бросил в окно монету.

- Нанимаю тебя на весь день, с обедом в ресторации, включая вино, - крикнул он.

Возница поднял монетку и поцеловал пальцы.

- Пардон, синьор, я не знал, что меня нанял дворянин. Я буду вас ждать.

Сверху его склоненная в поклоне фигура выглядела невероятно комично. Раболепная мышь. Антони снова рассмеялся.

- Будет ли так просто и с остальным? Похоже, наследник сегодня утром расщедрился, а? - сказал отец Ксавье из соседней комнаты.

- Да, - отозвался Антони. - И ужасно проголодался.

- Боюсь, ты кое о чем забыл, сын мой, - улыбнулся отец Ксавье, появляясь в двери спальни со шляпой под мышкой. - Ты же знаешь, нам сейчас нельзя есть. Нас ждет святая пища.

Внутреннее сопротивление, которое Антони испытал вчера, вернулось с новой силой. Его обещание!

- Простите. Мне так радостно. Утро такое яркое, и то, что было ночью, и что я вас нашел... Я снова почувствовал себя мальчишкой, и забыл.

Они вышли во двор и торопливо пересекли сад. На нижних террасах еще клубился туман, но выше сверкали мокрые от росы заросли лавра, бушевали красками цветочные клумбы, живые зеленые колокольни кипарисов взмывали над переплетением винограда. Солнце вспыхивало в лужах. У дальних ворот потряхивали алыми помпончиками запряженные мулы.

Антони остановился поглубже вдохнуть прохладный воздух, в котором уже начинал сказываться жар наступающего дня. Везение быть в такой день живым. Просто жить. Тут он вспомнил, куда они направляются, и чуть виновато посмотрел на отца Ксавье.

- Радуйся! - сказал священник. - Быть счастливым не грешно. И то, за чем мы идем - не печально. Ты не думаешь, что и я радуюсь? О да! Боюсь, что от мистера Бонифедера и его книг ты заразился мрачным взглядом на эти вещи. У северных народов нет таланта к религии. Это, в конце концов, питие сердечное, и при попытке отнестись к нему слишком рассудочно либо прокисает, либо шибает в голову. Церковь - посредница между умом и сердцем. Но идем. Не заставляй меня читать тебе проповедь здесь, перед разбитой Калипсо, которая смеется над нами из травы!

Они начали спускаться. Из-за портала донеслись приглушенные звуки арфы. Отец Ксавье покачал головой. Неужели она играет всю ночь, подумал Антони.

- Иногда по двое суток кряду, а потом засыпает - и я тоже, сказал отец Ксавье.

Антони стало неуютно, что отец Ксавье читает его мысли. Звуки арфы напомнили ему о вчерашнем саде, мокром лунном сумраке и сочащейся по мху влаге.

- Но утром тут очень красиво, - продолжал отец Ксавье. - А в свете дня или в свете воспоминаний сад прекрасен, даже заброшенный. Я помню, как тут было при старой маркизе. Я провел здесь детство, и по странной случайности, послушание - уже после того, как дом перешел к отцам. Теперь кажется, что это было давным-давно.

Они углубились по тропинке в растительную тень.

- К этому прудику приводила меня мать, я пускал здесь игрушечный кораблик, божественный маленький "Арго". А в этом гроте я послушником провел год в одиночестве. Видишь ли, Антони, это мой... мой монастырь. - Он поднял тяжелую ветвь, и они вышли на лужайку, за которой был миниатюрный утес с искусственным гротом.

Перед входом в пещеру стоял бронзовый водонос, сиротливый, несмотря на благородную патину. Когда-то из кувшина в маленький водоем вытекала освежающая струя, но теперь водоем растрескался, пересох, из трещин на дне торчала сорная трава, и животворной влагой ее питали лишь переменчивые небеса. Уже начинало припекать, и цветочные головки жалобно поникли. Но взгляд едва ли замечал эту мелкую обыденную трагедию, привлеченный страшной участью самого водоноса. Пустая свинцовая труба, некогда тайно снабжавшая его водой, обнажилась и змеей вилась вокруг спокойного человеческого тела, словно силясь повалить на землю.

С минуту они стояли, глядя на статую. Отец Ксавье сорвал в водоеме цветок и положил в карман. Губы его шевелились. Потом они прошли по террасе, спустились по ступеням, пересекли следующую террасу, опять спустились - и сели в повозку у ворот.

Еще влажная от утренней росы и потому не пыльная, дорога сверкала впереди и весело щелкала под колесами. Чудо движения вызвало из небытия зачарованный залив. Сверкая от мыса до мыса, Средиземное море катило свои волны на север, к Франции. Белый покойный город у подножия далеких холмов казался вечным. Внезапно к Антони вернулось вчерашнее состояние духа. Он вспомнил видение стола. Он не мог воскресить перед глазами саму картину, но понял, что вновь соединяется всему человечеству на щедром пиршестве. Пиршестве солнца и вина. "Это питие сердечное" - слова отчетливо прозвучали в памяти. Голова тут ни при чем. Значит, нечего и размышлять.