Эжен Шаветт - Сокровище мадам Дюбарри

Пьер мотнул головой и отвечал старику:

— Мы решим этот вопрос завтра при дневном свете.

— При дневном свете? Так вы не знаете, где вы находитесь?

— Нет. А ты знаешь?

— Но здесь не бывает дня. Это погреб.

Дойдя до стены, он приподнял одну из занавесей и открыл голую каменную стену из твердого известняка.

— Ага, — сказал Пьер, обретя прежнюю беспечность, — а я и не заметил, что здесь нет ни одного окна!

Он принялся за ужин. Лабранш стал возле него с салфеткой, готовый служить своему господину.

— Следовательно, я осужден не видеть никакого света, кроме этого?

— Вам еще повезло, я живу в конуре, тут, рядом, куда фонарь приносится только на время еды.

— Да, кстати, я забыл спросить… Чего ради тут держат меня в этом плену?

— Точно так же, как и вас. Я пленник Точильщика.

— Ты уверен, что их главаря зовут Точильщиком?

— Так его все называют. У меня было довольно времени, чтобы узнать его.

— Сколько же ты здесь находишься?

— Я не могу точно сказать, так как в этой ночи нет времени.

— Сейчас июнь тысяча семьсот девяносто восьмого года. Припомни число, когда ты попал к ним в руки, и мы узнаем, как давно ты здесь.

Лабранш помедлил с ответом.

— В таком случае получается, что я уже полгода здесь, — проговорил он с явным замешательством.

В ту минуту, когда он протянул руку, чтобы поменять тарелки, Пьер быстро схватил его за рукав.

— Что это?

— Как что?

— У тебя искалечена рука!

На левой руке лакея не хватало двух пальцев, остались лишь последние суставы.

— Я не помню, чтобы раньше у тебя было такое украшение.

— Этим я обязан Точильщику.

— Ну так расскажи мне об этом.

— О, тут нет ничего сложного. Он решил заставить меня сознаться в одной вещи, к которой я не имею ни малейшего отношения.

— А можно узнать, что от тебя хотели узнать?

— Когда меня вели к вам, то пригрозили убить, если я открою рот.

— В таком случае не говори ничего. Оставим это. Объясни только, каким образом эта таинственная вещь, в которой ты не мог сознаться, оставила тебя без пальцев?

— Я не смог ответить на вопросы Точильщика, а он решил, что я упрям. Мне вложили между пальцев просмоленный фитиль, связали и подожгли…

— И ты вытерпел пытку, не признавшись?

— Но, сударь, если я ничего не знаю?! — возразил Лабранш с бессмысленной улыбкой, за которой Пьер угадал решительность.

— Ну и ну! Но если Точильщик вздумает возобновить свой способ вытягивания тайн, ты скоро будешь неспособен прислуживать мне.

— С тех пор, как меня перевели сюда, меня почти не беспокоят.

— А где мы, по-твоему, находимся?

— По крайней мере, в пятнадцати лье от Парижа, судя по тому, что меня везли сюда целый день на телеге.

— И тебя? — спросил Пьер.

— Сначала меня долго держали в какой-то трущобе в Париже. Постом, дня два-три назад перевезли сюда.

— Но когда тебя перевозили, ты мог видеть, где ты был?

— К сожалению, нет; потому что я находился в мешке с кляпом во рту, исключая несколько минут, когда остановились на каком-то пустыре, чтобы дать мне вздохнуть…

При этих словах молодой человек вздрогнул от изумления.

— Ей-Богу, — закричал он, — теперь я знаю, где слышал твой голос!

Лабранш бросил на него беспокойный взгляд.

— Где же? — спросил он недоверчиво.

— Прежде всего, отвечай откровенно, — проговорил граф насмешливым голосом.

— Я к вашим услугам, сударь!

— Скажи, любезный, ты ведь очень богат?

— Вы изволите шутить, — отвечал старик, делая вид, что не понимает вопроса.

— И даже очень богат…

— Как Лазарь…

— В таком случае, как же ты предлагал своим сторожам сто и даже двести тысяч экю за свою свободу?

Лабранш побледнел.

Он попытался усмехнуться.

— Да, но обещать и сдержать обещание — это вещи разные. Любая ложь простительна, когда речь идет о разбойниках.

Кожоль понял, что лакей не скажет правды, но сделал вид, что не придает этому значения, и продолжал:

— Разбойник, говоришь ты? Так, по-твоему, Точильщик не что иное, как простой атаман банды воров? Ха! Я ожидал большего от этого негодяя!

Он посмотрел на Лабранша и заметил, что лицо его исказилось от ужаса. Глаза, выкатившись, смотрели на кого-то, кто стоял за графом.

Он обернулся.

На пороге стоял высокий бледный человек, в котором Пьер узнал Шарля, возлюбленного Пуссеты.

— Точильщик, — воскликнул лакей, зубы которого выбивали мелкую дробь.

Легко поклонившись графу, Точильщик обернулся к старику Лабраншу.

— Убирайся, — произнес он жестким голосом.

Весь дергаясь, бедняга выскочил за дверь.

Пьер небрежно облокотился о спинку стула и наблюдал за всем с иронической улыбкой.

Шарль сел с другой стороны стола и, посмотрев на графа, спросил:

— Итак, вы узнали меня?

— Еще бы, увидев один раз вашу физиономию, забыть ее невозможно, — смеясь ответил Кожоль. — Вы — Шарль, возлюбленный этой прелестной актрисы, которая незадолго до того оказала мне гостеприимство. Кстати, как она поживает?

— Не будем говорить об этой женщине, — резко возразил Точильщик.

— А напрасно вы лишаете себя истинного удовольствия! Что может быть приятней, чем разговор о тех, кто нас любит?! А она обожает вас, уверяю, что это так!

При этих словах радость осветила лицо Точильщика.

«Э, да ты влюблен», — подумал Кожоль. И он продолжал:

— О, бедняжка без ума от своего Шарля! От этого бледнолицего, который рискует с английской контрабандой. Странная контрабанда, однако… Хорошо бы убедиться, действительно ли эта грациозная актриса не подозревает истины…

Точильщик стиснул кулаки и повторил:

— Я сказал вам — не говорите об этой женщине!

Кожоль, казалось, не заметил угрожающего смысла этих слов и, продолжая улыбаться, возразил:

— О чем же нам говорить в таком случае? Не о сумасбродной ли ревности любовника, которой я обязан возобновлением знакомства?

Точильщик наклонился к графу и проговорил:

— Послушайте меня внимательно. Я немедленно, прямо сейчас, возвращу вам свободу, какими бы тяжелыми ни были для меня последствия, если вы согласитесь лишь на одно мое условие.

— А именно?

— Если вы еще встретитесь с Пуссетой, никогда не говорите с ней обо мне. Я хочу остаться для нее тем, кого она во мне видит.

— Бедная девушка! — невольно вырвалось у Пьера.

— Да, она виновна лишь в том, что полюбила меня. Поэтому я и боюсь увлечь ее за собой. В тот день, когда я исчезну из ее жизни, я хочу, чтобы у нее остались обо мне лишь светлые воспоминания. Я не хочу причинять ей боль…

В голосе его было столько страдания, что Кожоль был искренне тронут.

— Обещаю вам, что никогда не буду смущать покой этой дамы.

И он прибавил:

— Обещаю, что бы ни произошло между нами. Вы меня понимаете?