Юдифь Готье - Завоевание рая

Урваси утверждает, что она теперь спокойна, избавившись от осквернения. Но я читаю в ее душе и вижу там неотступную мысль и смущение, более глубокое, чем когда-либо. Она борется, не надеясь победить; я молча присутствую при этой борьбе; и если я сделалась твоей союзницей, так это для того, чтобы лучше служить ей. Средство, к которому я прибегнула, я считаю хорошим, но ты никогда не узнаешь его».

Бюсси в первый раз почувствовал себя охваченным лаской утешительной надежды; и в нем шевельнулась гордость, когда он подумал о том, как далеко ушел со времени первого бала губернатора, где на этом самом месте незнакомый умара говорил с ним от имени оскорбленной царицы.

— Но Арслан-Хан состоит теперь членом генерального штаба субоба; он должен быть здесь! — воскликнул он нечаянно вслух.

— Он здесь и есть, — раздался около него голос. — Но теперь он знает тебя; он видел, как ты сражался, и считает тебя полубогом.

Став коленом на скамейку, Арслан смотрел с улыбкой на Бюсси.

— Ты храбрый, и твое уважение для меня очень ценно, — сказал Бюсси, протягивая руку умаре.

— Благодарю, — сказал Арслан, сильно и искренне пожимая эту руку. — Мое сердце и сабля принадлежат тебе.

— Как ты очутился тут, подле меня? — спросил маркиз.

— Я тебя опять искал, и на этот раз, как и раньше, в качестве посланного.

— От кого же?

— От одной знатной особы, которую тебе, я думаю, приятно будет видеть: от великого визиря Ругунат-Дата.

— Брамина! — воскликнул Бюсси, вставая. — Где же он?

— Иди за мной, я постараюсь провести тебя через эту толпу.

Они отправились вместе и принуждены были медленно подвигаться вперед, потому что па их пути собирались толпы любопытных. Бюсси уже не был неизвестным капитаном, которого раньше замечали только благодаря его красивой наружности; он был теперь знаменитым. К его молодости и стройности присоединялась еще слава.

Великий визирь вместе с Дюплэ находился под атласным балдахином, изящно прикрепленном к пальмам над диваном и подушками. Губернатор и Ругунат были отделены от толпы стражей и пажами; и между ними шел оживленный разговор. Подле них стояло третье лицо — переводчик.

Как только Бюсси появился, сейчас же отдали приказание допустить его к ним. Арслан, быстро пожав ему руку, покинул его.

— Мой дорогой Хаджи-Абд-Аллах, — сказал Дюплэ переводчику. — Вы свободны и можете идти на бал и развлекаться. Пришел некто, кто сменит вас.

Тот поспешно сделал несколько шагов навстречу маркизу, протянул ему обе руки, потом сердечно обнял его.

— Наконец-то я вижу вас, дорогое дитя! — сказал ему Дюплэ. — Вы, о котором все говорят, которого все ищут взором, так скромно скрываете ваш успех! Идите же скорей; великий визирь, в высшей степени замечательная личность, которая пользуется моим полным доверием, жаждет познакомиться с вами.

— Он знает меня, — сказал Бюсси, кланяясь Ругунат-Дату и воздавая ему индусские почести — «анджали». — Ах, отец мой! — воскликнул он. — Как я рад, что могу наконец испросить у вас прощения в обиде, которая столько времени тяготит мое сердце!

— Я облегчу твое сердце одним словом, сын мой, — сказал брамин. — Гнев, который побудил тебя сказать мне те жестокие слова, в которых ты теперь раскаиваешься, имел самое благотворное влияние на мою судьбу.

Бюсси удивился. Брамин продолжал:

— Несмотря на всю их оскорбительность, я видел в твоих гордых выражениях отражение незнакомых нравов и чувств. Они пробудили во мне желание узнать твое племя, возбудили жажду к изучению неизвестных вещей. Благодаря этому, я решился покинуть государство, где мое влияние, постоянно умаляемое, висело на волоске, готовое совсем исчезнуть, и где, для того, чтобы быть терпимым, мне нужно было даже скрывать свои мысли. Тогда я уехал: я познакомился с Дюплэ, узнал новый мир, мой ум до того отрешился от старых предрассудков, что я, раджа и брамин, — теперь министр мусульманского принца.

— Возможно ли, что из-за меня ты покинул божественную царицу Бангалора и можешь находить жизнь счастливой, вдали от нее?

— Конечно, кто знал ее, тот не может забыть, — сказал брамин со вздохом. — Я часто сожалею о ней, а также о моей дорогой Лиле, ее верном друге. Но я предпочитаю, хотя бы и ценой некоторой печали, сохранить лучше в моем сердце совершенный образ этой царицы, ум которой я развил, нежели видеть, как у меня на глазах портится, может быть, даже совсем разрушается мое произведение, благодаря вредному влиянию тайного врага. Но довольно об этом; я надеюсь, что мы когда-нибудь возвратимся к этому разговору. Я умолял губернатора о милости и сильно надеюсь, что ты поможешь мне добиться ее.

— Что вас-то у меня и просят, мой дорогой Бюсси, — сказал Дюплэ. — И вы понимаете, как я колеблюсь ответить. Субоб едет в Ауренгабад, столицу своего царства, и через своего министра умоляет меня позволить ему взять, как почетную стражу, отряд французских воинов, под вашим предводительством. Мир еще не обеспечен со стороны столицы, и царь думает, что его трон будет непрочен, если мы его не поддержим.

— Я надеюсь, что вы не сомневаетесь в моем повиновении и уверены, что я исполню все ваши приказания; следовательно, не эта причина заставляет вас колебаться.

— Ваше согласие было необходимо, друг мой: не скрывайте от себя, что этот отъезд будет иметь значение долгого и далекого изгнания. Но меня удерживают еще и другие причины: соперник Шанда-Саиба побежден, но он еще жив. Правда, он просит у нас мира и отказывается от Карнатика, но это только для того, чтобы выиграть время; он похож на плохо раздавленную змею, которая при первой возможности снова подымет голову. Если бы за ним не было англичан, я бы его нисколько не боялся; но они изо всех сил будут поддерживать его, хотя бы для того, чтобы досадить нам.

— Как, сударь! — вскричал Бюсси. — Несмотря на мир, заключенный между Францией и Англией, вы считаете их способными поднять на нас оружие?

— Англичане уже сделали это раз и отлично могут повторить свой поступок. Они слишком озлоблены своими поражениями, чтобы когда-нибудь забыть их. Кто знает, может быть, они уже угадали мою тайну — присоединить Индию к Франции? Вы понимаете, что они всячески будут мешать мне; вы знаете, как их страна поддерживает их, тогда как нас!.. Смотрите, как меня плохо понимают: по Ахенскому договору Мадрас возвращается англичанам! Мне даже не сочувствуют. Богу все известно, и я надеюсь только на него.

— Ваше дело слишком прекрасно и ваши победы слишком блистательны; Франция не может не гордиться ими и не быть вам признательна, когда узнает о них, — сказал Бюсси. — Но если вы позволите мне высказать мое мнение, то я думаю, что предоставить субоба самому себе было бы большой неосторожностью. Музафер царит над Деканом, если я понял вашу мысль. Теперь он только и живет вами. Но что он будет думать завтра, когда, за нашими глазами, другие влияния отвратят его от нас? В самом деле, нужно, чтобы один из преданных вам людей оставался подле царя и, защищая его, охранял и проводил бы великий план, тайну которого вы соблаговолили доверить мне.