Юдифь Готье - Завоевание рая

— Послушай, сделай мне одну милость, удали сейчас твою свиту и отправимся к рощице азок, которая осеняет статую бога любви.

— Как! Ты хочешь принести ему жертву и покинуть Ганезу, твоего единственного бога? Нечестивец тот, кто признает что-нибудь, кроме мудрости.

— Мудрость учит, что никто не избегнет Кама-Дэвы. И разве не нужно умолять и умилостивлять того, кто держит нас в своей власти?

— Хорошо, пойдем в рощу азок.

Уже давно все вошли в лес. Все женщины подымали головы и испускали крики удивления и восхищения перед невероятной красотой, которую он представляет, весь убранный цветами-поденками. Цветы! Всюду цветы, только цветы! Отягченные деревья, казалось, стряхивали их; они падали дождем; земля была покрыта ими; а запах был такой сильный, что слоны начинали дремать. Это было безумство, разорение, чудо весны.

Вскоре царица отдала приказание остановиться. Слонов поставили в круг. Все сошли на землю; и принцессы группами весело рассыпались по лесу, между тем как Урваси удалилась с Лилой, сделав знак, что она хочет остаться одна.

В это время, когда они пошли по тропинке в рощицу азок, человек, весь запыхавшийся, сделал знак принцессе, не смея приблизиться из уважения к царице. Лила вскрикнула, заметив его.

— Ах, моя царица! Позволь мне говорить с этим посланцем!

И, не дождавшись позволения, она бросилась к нему.

Урваси, которая глазами следила за принцессой, видела, как человек вручил ей письмо, которое она быстро прочла. Потом он протянул ей стилет и пальмовый лист и, став на колени, подставил ей спину вместо стола. Лила написала в ответ несколько слов и дала наставление посланцу, который скрылся бегом.

Принцесса возвратилась очень взволнованная, но молчала. Она заткнула письмо за свой пояс из драгоценных камней, так что виднелся уголок его, белизна которого с непобедимой силой привлекала взор царицы. Но она не хотела расспрашивать своего друга, будучи слишком скромной по привычке.

Лила рвала цветы для жертвоприношения, и ноги ее утопали в упавших лепестках.

Пурпуровая азока, которая, казалось, была покрыта коралловыми шариками, раскидывалась зонтиком над богом Любви. Он был сделан из мрамора, разрисованного красками и золотом, и сидел верхом на исполинском попугае, улыбаясь из-под своей прозрачной шапки; он натягивал лук, сделанный из сахарного тростника, с тетивой из золотых пчел. Пять стрел, которыми он поражает каждое из пяти чувств, выставлялись из колчана и были украшены каждая особым цветом: стрела, которая поражает зрение, была украшена царской чампакой ослепительной красоты; поражающая слух, была украшена цветком мангового дерева, любимым певчими птицами; обоняние поражал кетака, со своим одуряющим запахом; осязание — кезаря со своими лепестками, шелковистыми, как щеки молодой девушки; вкус — бильва, с плодом сочным, как поцелуй.

Рядом с богом Любви стояла его подруга, Весна, а перед ним на коленях — его две супруги: Ради (Сладострастие) и Прити (Привязанность).

Лила приблизилась с целой охапкой цветущих веток и принялась ходить вокруг статуи, произнося вполголоса священный «мантран». Царица смотрела на нее, прислонившись к дереву, и главным образом следила за ее волнением и смущением, которые овладели ею с тех пор, как она получила письмо, которое было закрыто теперь охапкой цветов; у Лилы щеки то краснели, то бледнели; глаза блестели от радости; губы были полуоткрыты от волнения.

«На что же она надеется? — спрашивала себя Урваси. — Нет сомнения, что это послание от него. Она горит нетерпением, но отчего?»

Теперь, став на колени у подножия статуи, Лила положила свое приношение.

— Так как же, царица? — сказала она, покончив с этим. — Разве ты не боишься гнева Кама-Дэвы, приближаясь к нему, даже не поклонившись?

— Раз закон, который он предписывает, будет для меня только печальной обязанностью, и моя судьба решена, зачем же я буду поклоняться этому божеству и что я могу просить у него?

— Попроси его, по крайней мере, пощадить тебя! — вскричала принцесса. — Ты знаешь, на что способен этот сын Брамы, который испробовал свои первые стрелы на своем отце, заставив повелителя богов влюбиться в собственную дочь. Он может сделать самые невозможные вещи. Если бы он захотел, то заставил бы тебя полюбить Панх-Анана.

Царица принялась смеяться, качая головой.

— Я этому не верю.

— Несчастная! Не верить богу богов и не предупредить его мести ни малейшей жертвой!

— Ну, так вот! — сказала царица.

И, немного колеблясь, Урваси приблизилась с протянутым голубым лотосом, который держала кончиками пальцев.

Она положила цветок на мраморный цоколь и в то же время устремила на прекрасного, смеющегося юношу долгий взгляд, в котором высказывалась невольная мольба.

— Теперь я спокойна, — сказала Лила, облегченно вздохнув. — Я боялась, что ты будешь враждовать с всемогущим Кама-Дэвой, потому что я верю теперь в него и убеждена, что он творит чудеса.

— Он однако забыл предупредить тебя, что сейчас ты уронила это таинственное письмо, которое так заботливо прятала за поясом.

Урваси толкнула кончиком своей ноги упавшее на землю письмо. Принцесса быстро подняла его.

— В этом письме заключается именно чудо, — сказала она. — Если бы ты хотела прочесть его, то убедилась бы в этом.

— Посмотрим, — сказала царица, не стараясь скрыть своего нетерпения и любопытства.

Она взяла письмо и держала в руке, прежде чем вскрыть; она с любопытством рассматривала восковую печать, изображавшую герб и над ним корону.

— Что это такое? — сказала она. — Я вижу пряжки; и что значит эта корона из драгоценных камней и листьев?

— Это, без сомнения, знаки царского происхождения.

Но Урваси уже не слушала: она вскрыла письмо и жадно читала его.

«Ты для меня слаще Прити, утешительнее Майи, о моя принцесса; и ты можешь быть уверена, что никакие сочинения поэтов не читались так страстно, как твои. Но мне понадобилось бы много, много дней, чтоб выразить все, что я испытываю. Да и зачем писать, когда я могу все это сказать тебе своими собственными устами? Да, Лила, у меня есть эта чудная надежда, которая заставляет меня дрожать от нетерпения.

Послушай: я сопровождаю царя Декана, который должен вступить во владение столицей, и путь мой лежит в нескольких милях от Бангалора! Ты понимаешь, что быть так близко и проехать мимо — свыше моих сил. Пусть царь думает, что хочет, но я убегу; я хочу подышать еще немного этим воздухом, более живительным для меня, чем амрита богов; я хочу сорвать один цветок с куста, пучок травы с земли, еще раз на минуту увидеть это место, этот дворец, благодаря которому весь остальной мир для меня жестокое изгнание.