Юдифь Готье - Завоевание рая

— Черт возьми, он прав! — вскричал Бюсси. — Ему будет оказана справедливость: приведите сюда гренадера.

Солдат подошел, еще с куском апельсина в руке.

— Правда ли, что ты сорвал этот апельсин?

— Да, — сказал виновный, опуская голову. — Мне хотелось пить; плод был как раз у меня под рукой, и я сорвал его.

— Разве ты хочешь, чтобы те, которые раздают царства, прослыли за воров? Я присуждаю тебя к уплате ста рупий за этот апельсин, который ты мог купить за одно су.

— Это справедливо; ты сделал нас достаточно богатыми, чтобы я мог заплатить за свою вину.

— Ну, так как ты сожалеешь о своей ошибке, то я беру на свой счет половину штрафа, — сказал Бюсси. — Но никогда не забывай, что я желаю, чтобы французов столько же любили за их вежливость, сколько боялись за их храбрость.

Бюсси в своей персидской комнате, которую он называл сердцевиной бриллианта. Растянувшись на диване перед открытыми окнами, он медленно курил гуку, пропитанную розовой водой.

Он один, но в соседней комнате стоят пажи на страже, готовые явиться по малейшему его зову.

Погрузившись в мечты, он рассеянным взором следит за легкими облачками сизого дыма, которые уносились через окно и, разрываясь на верхушках пальм, исчезали. Потом взгляд его скользит за садами дворца по зданиям города, сплошь залитого светом; высокие минареты сверкают на солнце, подобно огромным факелам; стаи прожорливых птиц беспрерывно кружат в воздухе.

Маркиз думал о тех странных приключениях, которые так быстро привели его на вершину славы. Ученый факир, Сата-Нанда, не ошибся, действительность превзошла самые безумные честолюбивые замыслы капитана волонтеров. Его дворец с садами занимал пространство больше мили в окружности; он не знал даже численности своих рабов. Когда он выходил, окутанный душистым облаком, подымавшимся из курительниц, целое население становилось на колени. Индия прославляла его, Франция благословляла; Бюсси торжествовал вдвойне: он был генералом, рыцарем ордена Св. Людовика и в то же время набобом, почтенным самыми редкими титулами. Имя его было еще знаменитее имени Салабета, потому что теперь его звали набоб Бюсси-Багадур, Гумдет эль-Молук, Сайфет-Дауля, Газамфер-Синг. Что значит: Самый важный из царей, Меч государства, Лев Львов. Он даже получил от Великого Могола, Алемгуира II, который наследовал Ахмету, в высшей степени лестное письмо: «Его Всемогущество» утверждал титулы, пожалованные «достойнейшему его милости», и приглашал его посетить Дели.

Но превыше всего этого тщеславия, которое только забавляло его гордость, для молодого человека было глубоким счастьем сознание быть тайно любимым, и любимым даже прежде, чем блеск его величия дал ему видное положение. Неужели теперь, когда они равны, гордая Урваси не даст воли своему чувству, которое она так деспотически подавляет? Услышит ли он когда-нибудь признание из этих чудных уст, — признание, которое светилось в ее прекрасных глазах? Что произойдет еще? Он тешил себя планами будущего, отстраняя глухое беспокойство, которое овладевало им при мысли о неминуемой опасности — свадьбе. Она вызывала в нем холодную дрожь. Но он отталкивал от себя эти ужасы. Он любим и не хочет больше ничего знать.

Он закрыл глаза, чтобы лучше углубиться в свои мечты и дать дорогим видениям, которыми жил, выступить более ярко.

Так летели часы: он был счастлив своими мечтами, которым напитанный опиумом табак придавал необыкновенную живость.

Вдруг сильный звук трубы, вызвавший в нем болезненное потрясение, вывел его из мечтательного состояния. Он с сожалением открыл глаза.

«Что это такое? — подумал он. — Наверное, мусульманские войска возвращаются с маневров».

В тот день был смотр всей индусской кавалерии; но Бюсси не присутствовал на нем, чтобы не затмевать блеска даря; он по возможности избегал уязвлять его самолюбие, чтобы не дать ему почувствовать зависимость, в которой держал его; он предоставлял ему пользоваться всеми внешними проявлениями, скрывал всегда приказания, которые давал ему под видом советов или просьб.

Паж приподнял портьеру и доложил:

— Герольды возвестили, что его величество царь, будет здесь через несколько минут, чтобы отдать визит Твоему величию.

Царь? Здесь!

Бюсси быстро встал и отдал приказания для приема: пушки у входа должны стрелять; на дворе должны выстроиться шпалерой караулы, баядерки с гирляндами цветов… Но он не успел еще кончить, как другой паж раздвинул портьеру и провозгласил:

— Великодушнейший падишах, Салабет-Синг!

И молодой царь, улыбаясь сюрпризу, который он устроил, быстро приблизился в своем воинственном наряде, залитом блеском драгоценных камней.

Маркиз хотел опуститься на колени, но Салабет удержал его и обнял.

— Я боялся, что ты заболел, так как не видел тебя во время церемониального шествия: это обеспокоило меня, — сказал царь. — И наконец, мне надо поговорить с тобой. Но эта пыль, которую подняли лошади, возбудила во мне страшную жажду. Вели принести щербета, и затем пусть нас оставят одних.

Салабет бросился на диван, воздохнув от усталости.

— Какая честь и какой стыд! — сказал Бюсси. — Принимать тебя у себя, совсем не приготовившись к достойному приему.

— Я очень люблю дразнить моих друзей, приезжая к ним без доклада, как друг.

Он выпустил несколько клубов дыма, воспользовавшись гукой, которая еще курилась.

— Ах, Газамфер, слишком много опиума! — воскликнул он. — Ты повредишь себе. Я должен прислать тебе своего испаганского табака, который напоминает белокурые локоны европейцев. Разве ты не счастлив, что ищешь забытья? — прибавил он, пристально глядя на Бюсси.

— Я был бы сумасшедшим! — уклончиво ответил маркиз, предлагая царю принесенные освежительные напитки.

Он хотел сесть на табурет, но царь привлек его к себе.

— Ах, Бюсси! — сказал он, вздыхая. — Ты не любишь меня!

Молодой человек отпирался, но царь покачал головой.

— Нет! — сказал он. — Я знаю: ты дал мне трон, но отказываешь в дружбе. Почему? Я не могу понять.

— Разве я провинился в чем-нибудь перед моим царем? — воскликнул Бюсси.

— О, никогда! Это отвращение скрывается под полным почтением. Твое сердце подобно моему щиту, сплошь покрытому жемчужной сетью и выложенному бриллиантовыми цветами и птицами, но жесткому и непроницаемому под его нежной оболочкой.

Царь нагнулся и заглянул Бюсси в глаза.

— Кто знает, не скрывается ли под его холодностью чувство драгоценнее жизни, которую защищает металл, скрытый под жемчугом?

Царь выспрашивал его, как будто хотел вызвать признание. Но, встретив непобедимую холодность в светлом взгляде маркиза, он откинулся назад.