Владилен Елеонский - Шпион товарища Сталина [сборник]

Я попытался протащить Эмму мимо парня. Мне сейчас хотелось только одного — оставить шаловливую хозяйку где-нибудь в тепленьком месте, чтобы она сразу уснула, а затем быстрее найти Хелен и убраться отсюда.

Вдруг парень взял меня за плечо и заглянул в глаза. Его чувственный крупный влажный от вина рот расплылся в широкой белозубой улыбке.

— Изнасиловать?

— Да-да, изнасиловать! — задиристо сказала Эмма. — Что завидно стало, сосунок?.. Можешь подсмотреть из-за угла. Разрешаю. Сегодня я добрая!

Парень ухмыльнулся и махнул кому-то бутылкой. Из комнаты выскочили два парня в похожих по покрою серых костюмчиках, один был худой, как жердь, и неестественно глазастый, словно он страдал базедовой болезнью, второй по комплекции и росту был похож на пивной бочонок.

Я не успел опомниться, как вместе с Эммой оказался в той комнатке, из которой выскочили мужчины, так ловко они нас туда втащили. Удивительно, но ярко освещенная комната была практически пуста.

Здесь стояли лишь основательный старинный кофейный столик и два рассохшихся венских стула, на полу валялись бутылочная пробка, а также проволока, которая совсем недавно удерживала ее в бутылке, и блестящие обертки от шоколадных конфет. У стены темнели горшки с сухими ростками, которые, по всей видимости, когда-то были цветами.

— Эмма, сейчас ты напишешь заявление, что герр Шаталов грязно покушался на твою женскую честь.

— Пошли вы в задницу, ребята!

— Ты забыла, кого у тебя нашли в подвале? — с интонацией профессионального артиста в голосе сказал худой глазастый офицер. — Дорогая, будь умницей. Вот, посмотри, у тебя царапины на шее!

— Царапины? Брось! Мадлен сегодня ногтями шаркнула по коже. Она вдрызг пьяная! Можешь спуститься вниз и убедиться.

— Нет, Эмма, не вводи следствие в заблуждение, это следы ногтей герра Шаталова.

— Ребята, правду вам говорю, но вижу, что вам нужна неправда. Скажите, пожалуйста, зачем?

— Милая Эмма, герр Шаталов — враг Германии. Он совершил диверсию. По дипломатическим соображениям мы не стали привлекать его к ответственности, потому что не желаем объявлять миру, что сталинский сокол нарушил узы дружеских советско-германских отношений и совершил враждебный Германии акт. Однако же сама понимаешь, так просто спустить дело на тормозах мы не можем. Герр Шаталов должен ответить. Из диверсанта мы сделаем его обыкновенным уголовником. Изнасилование — унизительная статья, как раз для него!

— Ребята, вы меня знаете, я в таких делах не участвую.

— Эмма, не шути. Ты думаешь, что следствие поверило тебе насчет Карла Рунштейна? Он почти два года скрывался в твоем подвале, а ты не знала. Как же! Между прочим, он убил офицера рейха под окнами твоей пивной, но траура по поводу столь печального события что-то не наблюдается. Твоя пивная стоит на ушах. Почему, интересно?

— Что вы за люди? Не знала я ничего, шут вас дери! Не знала, впервые слышу от вас, что он еще кого-то убил.

— Оставьте Эмму в покое, ребята. Вы прекрасно знаете, что я никого не пытался изнасиловать, а убийство офицера, совершенное Рунштейном, не имеет ни к ней, ни к ее пивной никакого отношения.

— Помолчите, герр Шаталов! Эмма, так как, ты расскажешь во всех подробностях следствию, как герр Шаталов пытался тебя изнасиловать?

— Не знаю, ребята. Вы меня смутили так, словно мне вновь пятнадцать!

— Нет, Эмма, до этого момента все было цветочками. Вот когда свое веское обвинительное слово скажет пустая бутылка из-под шампанского…

— Бутылка? Вы что, спятили, ублюдки?

— Нет, Эмма, похоже, что спятила ты. От всего того, что мы сейчас с тобой сделаем, нам капнет один лишь прибыток. А что получишь в итоге ты? Что для тебя герр Шаталов? Скажи еще, что ты, старая пивная корова, в него влюбилась! Так ты дошутишься до того, что врач-гинеколог станет твоим лучшим другом, причем не в твоей берлинской клинике, а в женском концлагере под Равенсбрюком.

— Эмма, напиши заявление. Пусть они отстанут от тебя, наконец!

— Я не могу, дорогой мой герр Валерий. Я перестану себя уважать. Пусть они засунут проклятую бутылку себе в задницу. Я ничего писать и подписывать не буду! На, закури лучше.

— Я не курю.

— От таких не отказываются. Смотри!

Худой понюхал пахучую белоснежную сигарету, которую со смехом протянула ему Эмма, и в его слегка раскосых темных глазах загорелся огонек интереса. Эмма услужливо достала из своего потайного кармашка мой подарок — зажигалку.

Офицер небрежно сунул сигарету в рот. Эмма поднесла зажигалку к сигаретному кончику и нажала на крышку, прикрывавшую фитиль.

Зажигалка звонко клацнула, словно миниатюрный пистолет затвором. Синеватым огоньком послушно вспыхнуло пламя. Худой закурил и вдруг сильно закашлялся.

Эмма расхохоталась.

— С непривычки гланды скрутило?

— Я… курил… раньше, но… бросил.

Худой перестал наконец кашлять, снова затянулся и с наслаждением выпустил из ноздрей дым. Кажется, он распробовал отменный табак.

Мы с Эммой тревожно переглянулись. Похоже, что зажигалка не подействовала.

Вдруг совершенно неожиданно худой взорвался оглушительным хохотом. Смех был настолько внезапным и сильным, что напарник худого офицера вздрогнул от неожиданности всем своим плотным бочкообразным телом, расширил глаза и цепко схватил развеселившегося компаньона за узкое плечо.

— Клаус, что с тобой?

— Ты посмотри на себя, Курт. Эй, Курт, бочонок, ты же круглый идиот!

— Клаус!

— Курт, тысяча свиней, посмотри, посмотри на себя в зеркало, ты же крыса, натуральная жирная крыса! Чего носиком шевелишь? Перестань, у меня сейчас будет истерика!

Курт, кажется, все понял. Он страшно изменился в лице, отшвырнул от себя Клауса, повернулся к Эмме и замахнулся на нее своей ладонью-лопатой так, словно решил одним ударом необычно большой руки снести ей голову с плеч.

— Какой газ, гадина, ты закачала в свою зажигалку?

Я успел подставить руку. Удар пришелся по предплечью. Он оказался настолько сильным, что я едва не вскрикнул от пронзительной боли. В первое мгновение мне показалось, что рука серьезно повреждена, возможно, сломана.

Курт резко развернулся ко мне.

— Или, может, сигарета? Гашиш? Шутить над офицерами рейха? Вам будет очень плохо!

Я хотел ответить ему, что не я, а они, офицеры рейха, устроили форменный балаган. Сказал же, что готов оговорить себя, готов сделать все, что они просят, лишь бы для несчастной Эммы все закончилось. Так в чем дело? Что их по-прежнему не устраивает?

Я не успел произнести ни слова. В следующий миг ладонь-лопата Курта так хлестнула мне по щеке, что моя голова, мотнувшись в сторону, в самом деле, кажется, едва не сорвалась с шейных позвонков.