Луи Буссенар - Без гроша в кармане. Среди факиров

– Я твой раб, о женщина, чья красота равняется красоте Шри, богини, дочери Лотоса, и чья рука мужественна, как рука Сканды, бога войны, сына Шивы.

Он долго смотрел на нее с выражением благодарности, уважения, самоотречения, готовности ко всяким жертвам, граничащей даже с фанатизмом.

– Ты хочешь сообщить мне какие-то новости, добро пожаловать, друг мой!

– Да, капитан, твой супруг, находится теперь в тюрьме; англичане вменили ему в вину то, что он нас спас, и обвиняют его в том, что он подстрекал нас к восстанию.

– Это клевета!

– Да, они очень нехорошие люди… Но не бойся ничего! Десять тысяч человек поклялись, что он будет спасен; завтра нас будет сто тысяч… а если нужно, вся Индия восстанет, чтоб освободить его из тюрьмы и вернуть тебе!

– Но его обвинители тоже способны на все!

– Не бойся ничего! Мы поклялись богиней Кали, что наш благодетель будет жив и свободен. Он выйдет на свободу самое позднее через три ночи!

– Дай Бог, чтоб ты говорил правду, добрый пундит!

– Я еще не достиг чести попасть в число посвященных, я – простой факир… Пундит – это голова, мы же только – руки, они приказывают, мы исполняем, и на земле нет государя, которого бы так охотно слушались… Но что бы там ни случилось, что бы тебе ни говорили, не верь ничему и не бойся ничего! Если тебе скажут, что капитан Бессребреник болен, что он умер… если ты даже увидишь его неподвижное тело, холодное, как у мертвеца, его глаза без взгляда, его губы без дыханья, знай, что он жив и что все это нужно для его блага.

– Ты пугаешь меня!

– Еще раз повторяю, не бойся ничего, и пусть твое сердце надеется, несмотря на то, что кажется очевидным, несмотря ни на что! Только этой ценой и можно его спасти.

– Я послушаюсь тебя! – решительно сказала бесстрашная американка.

– Теперь я ухожу, – сказал факир. – Напиши на маленьком листке бумаги несколько ласковых слов тому, чье единственное горе – в разлуке с тобой. Завтра на заре он получит это письмо и будет радоваться!..

Тронутая этой нежностью и деликатностью, предусматривавшей все мелочи, этой преданностью, не знающей границ, миссис Клавдия села за письменный стол и написала пару строчек, в которых излила всю свою душу, и отдала листок факиру. Тот почтительно взял его, свернул, отвинтил кончик кинжала, который носил на своей левой руке, вложил сверток в отверстие, снова завинтил маленькую крышку и сказал просто:

Индус склонился и стал на колени

– До свиданья, сударыня, я ухожу! – И, не ожидая ответа молодой женщины, открыл дверь и исчез. У входа он опять встретил Мария, который терпеливо дожидался конца переговоров и едва слышно, на одном дыхании прошептал:

– Берегись! «Красные куртки», кажется, что-то подозревают!

Факир пожал плечами и сказал:

– Англичане – нечистые свиньи… я их не боюсь!

Марий протянул ему руку и сказал:

– Счастливого пути и спасибо, друг!

Факир крепко пожал его руку, потом бесшумно поднялся на палубу, осмотрелся, скользнул по снастям и исчез, как растворился, провансалец даже не услышал плеска воды.

«Ресаіrе! Вот так рукопожатие!» – думал Марий, чья сильная рука затрещала при пожатии этого тщедушного человека, которого, казалось, могло свалить с ног даже легкое дуновение ветра. «Это крепкий малый, и англичанам трудно будет с ним справиться».

Грубое восклицание заставило его вздрогнуть:

– Who goes there [24] Кто идет? ( англ .) ? – закричал часовой. Потом блеснул огонь, раздался выстрел, за которым тотчас последовало несколько других.

Хотя брамины были более чем когда-либо настроены продолжать борьбу, затеянную ими с единственной целью освободить капитана Бессребреника, английские судьи со своей стороны тоже не собирались слагать оружие.

Место председателя суда Тейлора, столь безвременно погибшего, занял товарищ председателя, судья Арчибальд Нортон. Ему было свойственно то же профессиональное чувство собственного достоинства, то же хладнокровие при опасностях, то же презрение к смерти, что и его предшественнику.

Как только он вступил в должность, брамины, располагавшие удивительной разведывательной сетью и просто поразительной системой информации, обратились к нему с тем самым ультиматумом, который был отвергнут несчастным Тейлором.

Судья Нортон, отличавшийся более воинственными наклонностями, повел открытую войну против смельчаков.

Он выставил на обозрение в своей гостиной кинжал, бумагу и шелковый платок, найденные им у изголовья кровати, и демонстрировал их, смеясь, своим служителям как нечто любопытное. Чтоб показать таинственным врагам, что он не боится борьбы, он приказал, чтоб Бессребреника перевели в другое помещение, более уединенное, и заковали в цепи. На правую ногу заключенного надели крепкое стальное кольцо, прикрепленное к прочной цепи, которая была прикована к камню; кроме того, ему надели пояс, тоже стальной и прикованный к другому камню. Эти цепи были длиной метра в четыре и удерживали узника на чрезвычайно ограниченном пространстве, на котором он едва мог двигаться и стоять.

Это варварское обхождение, по-видимому, не причинило заключенному ни малейшего волнения, он позволил сковать себя без слова, без протеста. Он продолжал держаться надменно-равнодушно, ел с аппетитом, спал и, нимало не смущаясь, ждал, что будет. Но можно было только догадываться, что за гнев, что за ненависть кипели в его душе и какие он вынашивал мстительные проекты!

Вдруг он получил неожиданное и отрадное утешение. Едва он успел провести два часа в этой каменной келье, освещенной узеньким окошечком, вроде бойницы для ружей, которое едва пропускало тусклый луч света, как ему принесли обед. Тюремный сторож, который, будучи европейцем, ничего мало-мальски тяжелого не носил, пришел не один, а в сопровождении туземца, несшего порцию пищи. По знаку тюремщика индус поставил на землю чашку с рисом, положил деревянную ложку, кусок холодной говядины, заранее разрезанной на кусочки, чтобы избавить узника от необходимости употреблять нож и вилку. Потом оба удалились, не сказав ни слова.

Бессребреник, оставшись один, сел на пол, подобрав под себя ноги и приняв позу, свойственную портным и жителям Востока. Цепь, само собой разумеется, стесняла его, но что до того! A la guerre comme a la guerre [25] На войне как на войне (фр.). ! Он всунул ложку в рис, довольно вкусно и аппетитно приготовленный, и принялся есть, не торопясь, как человек, который может уделить достаточно времени этому физиологическому процессу. Вдруг его ложка задела какой-то посторонний предмет, скрытый на дне чашки под толстым слоем риса. Он перестал есть, всунул большой и указательный пальцы в кучу белых зернышек, намоченных в карри, и с большим удивлением вытащил оттуда маленькую палочку. Это был бамбуковый стебель, такой же длины и толщины, как сигара; это неожиданное открытие очень удивило его, и не без причины. Для узника часто малейший инцидент принимает огромные размеры, потому что, несмотря на свою ничтожность, он часто влечет за собой значительные последствия. Капитан стал рассматривать бамбуковую трубочку, обтер ее и заметил, что она на одном конце заклеена воском, между тем как другой конец упирался в междуколенье стебелька. Вдруг невероятная мысль мелькнула в его голове. А что, если это письмо, несколько ободряющих слов, присланных извне, или план бегства?.. Эту надежду, в сущности, можно было счесть просто безумной в той обстановке, среди камней и цепей!..