Луи Буссенар - Без гроша в кармане. Среди факиров

– Что мне за дело до вашего государства и его безопасности! – прервал консул со своей американской бесцеремонностью. – Если у вас есть права, то есть и обязанности, утвержденные международными кодексами. А вы оставляете тело здесь, на вашей скверной лазаретной кровати…

– Над ним проводятся наблюдения…

– Мне нет дела до ваших наблюдений!… Я требую, чтоб вы, если не сумели или не хотели позаботиться о нем, пока он был жив, по крайней мере отдали ему те почести, которые подобают ему по положению и состоянию. Что же касается до того, чтоб предупредить его несчастную жену об этой странной и подозрительной смерти, то этого права я не уступлю никому постороннему.

Он отбыл с весьма высокомерным видом, оставив в крайнем замешательстве английских чиновников, которые все более и более теряли со страху голову; затем он велел отвезти себя на яхту, и здесь его дипломатия поколебала даже непоколебимых до тех пор часовых. К своему великому удивлению, он увидал, что миссис Клавдии уже известна роковая новость. Она была очень бледна, с сухими, лихорадочно блестящими глазами, но все-таки молодая женщина казалась крепче, чем он мог предположить. С большим трудом и вежливостью он уверил ее в своей преданности и просил не отказываться от его помощи.

– Я не только ваш соотечественник, но и официальный представитель нашего великого и дорогого отечества. Отныне вы находитесь под покровительством американского флага, который не оставит вас в беде.

Она ответила с усилием, нетвердым голосом:

– Благодарю, благодарю от всего сердца… вы мне приносите от имени отечества большое утешение в моем ужасном горе во время моего горестного траура. Но я прежде всего хочу его видеть! А затем немедленно уехать отсюда! Палачи, которые отняли его у меня, не посмеют удерживать его больше.

В это время появился офицер-ординарец, посланный военным губернатором. Он привез приказание, снимавшее с яхты охрану и дозволявшее пассажирам общаться с городом. Миссис Клавдия, которая могла наконец съехать на берег, велела позвать боцмана Мария и рулевого Джонни. Провансалец и американец, огорченные смертью любимого начальника, молча подошли к ней.

– Друзья мои, – тихо сказала молодая женщина, – я хочу взять вас с собой… Поедем отдать ему последний долг!

Оба не нашли слов, чтоб ответить ей, так как были тронуты до слез и боялись разразиться рыданиями. Они молча с почтением поклонились. Потом все четверо сошли с яхты, над которой, в знак траура, был приспущен флаг. Экипаж консула ожидал их на набережной. Он быстро довез их до тюрьмы, куда они вошли, дрожа от гнева и отчаяния.

В это время около постели капитана Бессребреника собрался целый консилиум докторов, производивших освидетельствование. После тщательного осмотра они единогласно пришли к заключению, что арестант умер, и остается только его похоронить. После этого по приказанию начальства ужасное помещение, где лежали его бренные останки, привели в порядок. Кровать накрыли американским флагом, из-под которого была видна благородная и гордая темноволосая голова умершего капитана. Свечи во множестве горели в этой комнате, превратившейся в ярко освещенную часовню. У изголовья молились два духовных лица: тюремный священник и его помощник. Когда несчастная женщина попала в это вместилище смерти, она глухо вскрикнула, и слезы потоком хлынули из ее глаз. Она тяжело опустилась на колени, схватила омертвевшую руку любимого друга своей жизни и покрыла безумными поцелуями его похолодевший лоб. Потом она прошептала разбитым голосом:

– Джордж, мой дорогой Джордж! Вот как нам пришлось свидеться!

Оба моряка, растроганные, рыдая, опустились около нее на колени, ища в своей непокорной памяти отрывок хоть какой-нибудь молитвы из тех, что они учили в детстве…

Оба священника с большим тактом и скромностью ретировались. Молодая женщина и ее верные слуги остались одни. Миссис Клавдия подошла к телу мужа и наклонилась над ним, внимательно в него вглядываясь, словно ища искры жизни под этой неподвижной и холодной маской. Факир сказал ей: «Вы должны надеяться, несмотря на то, что кажется очевидным, несмотря ни на что». Удрученная горем, с растерзанным сердцем, она испытывала ужасное мучение от этого ничем не оправдываемого ожидания. Ей обещали чудо! Но возможно ли это чудо, если самые знающие доктора объявили, что граф де Солиньяк умер?

В городе, за холодными стенами тюрьмы, царило невообразимое волнение. Перепуганные заложники устраивали у себя баррикады. Туземцы, обитавшие в черном городе, были взбудоражены, подстрекаемые таинственными агентами, переходящими от группы к группе. Пехотный и кавалерийский патрули беспрестанно сновали по улицам, запруженным волнующейся толпой. Боялись бунта, и власти предержащие собирались, если это случится, прибегнуть к жестким мерам. Военному коменданту положение казалось столь опасным, что он счел за нужное поспешить с похоронами и не откладывать их долее полуночи. Вместо того чтобы воспротивиться такому решению, молодая женщина приняла его как избавление. Да, лучше поскорее все кончить и не ждать, чтобы эта горестная церемония была превращена в сражение или просто в общую потасовку.

Принесли гроб, Марий и Джонни, желая отдать своему капитану последний печальный долг, уложили его в гроб, упорно отказываясь от помощи англичан. Около них стояли директор тюрьмы, судья и адвокат, как официальные свидетели мрачного обряда. Миссис Клавдия, более бледная, чем ее муж, если это только было возможно, оправляла дрожащей рукой складки материи около дорогого умершего, чтоб уберечь его от толчков по дороге. Когда все было кончено, она стала на колени, поцеловала его в лоб, потом, полумертвая, опустилась на стул. Оба моряка, с затуманенными от слез глазами, привинчивали крышку; сдержанные рыдании распирали их грудь. Во дворе их ожидали запряженные экипажи. Гроб вынесли из лазарета и положили в бричку, покрыв его черным покрывалом, чтоб полностью закрыть от посторонних взоров. Миссис Клавдия с матросами села в другой экипаж, а священники поместились в третьем. Ворота открыли настежь. Экипажи выехали галопом, и их тотчас окружил эскадрон красных улан, которые ожидали их, выстроившись на улице. Печальный кортеж, истинный характер которого было трудно распознать со стороны, тронулся в путь, выехав из города и после порядочного объезда, предпринятого с целью отвадить любопытных, направился к кладбищу. Оно находилось далеко от шумного города; там царило полное уединение и тишина. Могила, вырытая индусскими могильщиками, которые всегда справляют эту обязанность, была уже готова. Гроб опустили туда с бесконечными предосторожностями, при свете одной простой лампы; священники прочли несколько молитв, – и все было кончено. Но искусственная бодрость, которая до сих пор поддерживала молодую женщину, теперь оставила ее. Все эти последовавшие ужасные события оказались сильнее ее воли, и безумная надежда, за которую она старалась уцепиться, поколебалась. Она глухо вскрикнула и, как сраженная пулей, рухнула на руки Мария. Один из могильщиков предложил свое гостеприимство, и квартирмейстер перенес несчастную женщину в хижину, где обитало семейство этого индуса. Эту энергичную американку, жизнь которой прошла среди борьбы и приключений, едва ли бывших под силу любому мужчине, нельзя было сравнить с обыкновенными слабыми женщинами, беспрестанно падающими в обморок. Легкое вспрыскивание водой привело ее в себя, и, призвав на помощь все свое мужество, она быстро встала. Оба священника, которые последовали за ней, предложили ей свои услуги, чтоб отвезти ее, куда она захочет. Она поблагодарила и ответила, что со своими моряками она ничего не боится и что она хочет пробыть еще некоторое время в этом печальном месте, где оставался тот, кто был ей дорог.