Луи Буссенар - Без гроша в кармане. Среди факиров

Едущим было трудно разговаривать, им было во всех отношениях неудобно, тесно и жарко. Однако провансальский акцент Мария время от времени вносил оживление в эту напряженную атмосферу молчаливого бегства, полного страха и тоски, несмотря на опробированное мужество каждого.

– Ах, капитан, право, жаль…

– Ну, говори, Марий! – сказал Бессребреник, которого всегда забавляли выходки боцмана.

– Я вот что думаю: если б мадемуазель Фрикетта [39] Героиня романов Буссенара «С красным крестом» и «Остров в огне». была с нами!

– Правда, Марий, – вставила миссис Клавдия, – нам действительно без нее очень скучно. Что-то она теперь делает?

– Она, верно, теперь в Париже у своих родителей и ожидает окончания войны за Кубу, чтоб выйти замуж за своего жениха, который приходится ей двоюродным братом, за капитана Робера… Ресаіre! Ей будет досадно, что она не согласилась поехать с нами вокруг света, когда мы ее приглашали. А ей ведь очень хотелось прокатиться на «Бессребренике», на котором с нами случилось при высадке на Кубу одно памятное событие… когда нас спасал другой «Бессребреник» – воздушный шар. Вся беда в том, что она боялась огорчить своих родителей… маменька так ее уговаривала, что дочка, наконец, осталась… А потом, она находила, что путешествие будет однообразным. Хорошенькое однообразие! Возня с крокодилами, ваш арест… черные платки тугов… убийства… встреча с этими прекрасными детьми… Если только все это рассказать кому-нибудь, люди скажут, что я сочиняю, мелю чепуху! Ах, мадемуазель Фрикетта, как бы нам было весело, если б вы были с нами!

Все посмеялись этому потоку слов, который, несмотря на свою совершенно невероятную форму, живо напомнил всем дорогую отсутствующую.

Скачка продолжалась все с той же скоростью, не прерываясь ни на минуту; один за другим следовали толчки и удары, и едущие пребывали в сильном изнеможении. Волей-неволей пришлось остановиться невдалеке от деревни… Наступала ночь, и дальнейшее бегство становилось невозможным. Кроме того, у беглецов не осталось никаких припасов: ни пищи, ни питья. Капитан велел сделать остановку и спустился вниз со своими спутниками, между тем как факир и вожатый Шиндиа, оставшийся без дела после смерти животного, отправились на поиски провизии.

К всеобщему удивлению, Патрик и Мэри, несмотря на истощение и волнение, причиненное им крушением поезда, перенесли бешеную скачку без малейших жалоб. Бедные дети растратили свои последние силы, последнюю энергию на борьбу с усталостью, а их физические страдания еще усиливались от нравственных огорчений. Мэри, щеки которой ярко горели, имела нездоровый вид. Она едва держалась на ногах и, видимо, была очень слаба. Марий и Джонни развернули камбоджийские матрацы, и молодая девушка, совсем ослабевшая, тяжело упала на один из них. Миссис Клавдия села рядом с ней, приподняла ее пылавшую голову и тихонько, с нежностью сестры, заботилась о ней, утешая душу и ублажая тело. Вожатый принес несколько прекрасных лимонов, сочных и душистых. Молодая женщина выдавила сок из одного из них, держа его над самыми губами девочки, которая прошептала: «Благодарю!» и принялась много и быстро говорить, как в лихорадке.

Капитан со своей стороны ухаживал за Патриком и старался, как мог, ободрить его. Мальчик, полный благодарности, ласково отвечал ему; при этом у него по щекам катились слезы. Он хотел подавить их, но, не будучи в силах справиться со своим волнением, наконец, разразился рыданиями.

– Вы, верно, подумаете, что я очень глуп, – сказал он прерывающимся голосом… – Я уже потерял все, что только можно в жизни потерять, и страдал, как только можно страдать, а между тем у меня еще остается довольно слез, чтоб оплакивать мою собачку, моего бедного Боба, нашего последнего верного друга! Он был с нами на поезде и, верно, погиб под обломками!

– Мое милое дитя, все это нисколько не глупо и даже не смешно! – ответил капитан, тронутый таким добросердечием. – Я и сам очень люблю животных! – прибавил он. Марий вмешался в свою очередь:

– Вы любите свою собачку, как настоящий моряк, мой молодой друг. Ну, так я вам скажу: я плакал на Кубе, как теленок, о смерти Браво, собачки маленького сиротки Пабло.

Патрик, который хорошо говорил по-французски, понял все, несмотря на акцент и на чисто морские выражения, и с того момента почувствовал искреннюю привязанность к матросу из Прованса. Его холодная английская сдержанность растаяла при соприкосновении с выражениями горячих чувств по поводу гибели смиренного друга, которого он жалел от всей души.

– А потом, кто знает? Ведь, может быть, он еще найдется?! – продолжал важно рассуждать Марий.

– Ах, да, дай Бог, чтоб он нашелся! – воскликнул мальчик, полный надежды.

До сих пор Патрик едва успел рассмотреть своих неизвестных друзей. Хотя они с непринужденностью носили свой восточный костюм, он очень скоро догадался, что они не индусы. Однако же по их произношению ясно, что они и не подданные Ее Величества Императрицы. Должно быть, они иностранцы, добрые, смелые, отважные. И его молодое сердечко, жестоко пораженное всеми обрушившимися несчастиями, столь упорными и частыми, теперь раскрывалось для благодарности и симпатии. Один только факир, в котором с первого взгляда легко было признать чистокровного индуса, внушал ему отвращение, смешанное с ужасом.

Этот последний был с ним очень вежлив, но холоден, несмотря на то, что горячая кровь, вероятно, быстро обращалась под его бронзовой кожей. Со своей стороны он старался избегать не только ближайшего соприкосновения с братом и сестрой, но даже взгляда в их сторону. Он заметно стеснялся и неловко чувствовал себя в их присутствии, несмотря на то, что участвовал в их спасении. Между детьми майора и этой таинственной личностью существовала какая-то тайная антипатия, которую они никак не могли побороть. Но это было только внутреннее ощущение, которого не замечали ни капитан, ни его жена, ни матросы.

Патрик, очарованный приятной, полной собственного достоинства внешностью и добротой капитана, притом чувствуя еще и симпатию к добродушному Марию, рассказал им в кратких словах про свою жизнь с сестрой, про свои несчастия, нужду и надежды. Он поведал все без утайки, как старым друзьям, или, скорее, как людям, которых считал достойными своего юношеского, честного доверия.

Тем временем Мэри становилась все разговорчивее. Она говорила, говорила, все оживляясь, словно в лихорадке. Ее бессвязные речи очень испугали графиню де Солиньяк.

С ловкостью, достойной матроса и бывшего дровосека, Джонни соорудил из бамбуковых стволов прелестный домик-игрушечку и покрыл его огромными банановыми листьями прекрасного нежно-зеленого цвета, блестящими, как атлас. На это ушло не более часа. Домик мог служить достаточным убежищем на случай дождя, который мог начаться в любой момент. Молодая женщина перебралась туда вместе с Мэри, все еще неподвижно лежавшей на своем камбоджийском матраце.