Чуфо Йоренс - Я подарю тебе землю

— Вы очень любезны.

— Будьте добры следовать за мной.

Они прошли в дом, где дворецкий, любезно попросив падре Льобета подождать в гостиной, направился в кабинет хозяина.

Любуясь из окна гостиной ухоженным садом, Эудальд Льобет подумал, что, пожалуй, легче выстоять в смертельном бою, чем вести щекотливую беседу с могущественным барселонским промом.

За дверью кабинета послышались шаги слуги, оповещая о том, что казначей готов его принять.

— Дон Бернат ждет вас, — сказал он. — Я объявил ему о вашем приходе, и он сказал, что немедленно примет вас. Он даже отпустил секретаря, поверьте, никогда прежде с ним такого не случалось.

Он впустил священника в кабинет, и после положенных формальностей Эудальд остался наедине с человеком, которого после смерти Лайи подозревал в ужасных вещах. Они сели друг напротив друга, понимая, что предстоящий разговор может раскрыть самую их сущность. Единственное, в чем твердо был уверен священник — Марти не должен от этого пострадать.

— Добро пожаловать в мой дом, сеньор архидьякон, — произнес Монкузи, он и в самом деле выглядел больным.

— Простите мою невежливость, — ответил священник. — Благодарю, что приняли меня, но если вам сейчас нездоровится или вы заняты, я могу прийти и в другой день. Я знаю, вам сейчас трудно...

Бернат кивнул.

— Вы правы, — ответил он. — Но в этом доме вы всегда будете желанным гостем. Не хотите чего-нибудь выпить?

— Благодарю, но я предпочитаю вести беседу на трезвую голову.

— А я, с вашего позволения, попрошу себе что-нибудь принести.

Монкузи с усилием поднял с кресла свое грузное тело, направился к двери и кликнул слугу. Тот тут же принес кувшин вина. Монкузи плеснул в кубок изрядную порцию янтарной жидкости и вернулся на место.

— Так в чем же дело, Эудальд? Я вас слушаю.

— Сначала мне хотелось бы уточнить: считаете ли вы меня по-прежнему своим духовником, ведь я пришел к вам именно как духовник.

Советник беспокойно заёрзал.

— Разумеется. Хотя правильнее было бы сказать, своим духовным наставником, в последнее время я не бывал у вас на исповеди.

— И в церкви я вас давно не видел. Даже на пасхальной мессе вы не были, а ведь к ней ежегодно собирается весь графский двор, и на всенощной вы не были тоже.

Бернат Монкузи заметно побледнел.

— Совесть моя нечиста, — признался советник. — Не стану скрывать, за это время я пережил поистине адские муки.

— В таком случае, возможно, вам стоит очистить свою совесть, переложив бремя вины на пастыря Христова и избавиться от тоски, терзающей вашу душу денно и нощно. Как я сказал в тот злосчастный вечер, жнец душ может посетить нас в любую минуту, не предупредив о своем приходе.

Монкузи почувствовал опасность, но ещё надеялся выйти сухим из воды. Опустив глаза, он с видимым смирением прошептал:

— Я хочу поговорить с вами, падре. Раньше я не мог это сделать, но теперь готов.

— Рад это слышать, Бернат, — ответил священник. — Для этого я сюда и пришел. Если я помогу вам облегчить душу и избавиться от бремени, значит, пришел сюда не напрасно.

Советник выбрался из-за стола, подошёл к двери и запер ее на задвижку. Затем вернулся на своё место, его мозг лихорадочно работал.

— Я вас слушаю, сын мой, — произнёс священник. — Облегчите же вашу совесть.

— Падре, — прошептал Бернат. — Мой грех настолько ужасен, что ему нет прощения.

— Милосердие Господне поистине безгранично. Любой христианин может искупить грехи, пролив кровь невинного агнца. Говорите, я слушаю.

— Я невыносимо страдал все это время. Душа моя покрылась язвами, и лишь смерть Лайи заставила меня открыться вам.

Льобет жестом велел ему продолжать.

— Вы помните тот день, когда я приезжал просить вас помочь сладить с бедой, постигшей мою подопечную?

— Прекрасно помню.

— Я вам тогда солгал, — признался Бернат, пряча глаза.

— Я, конечно, не претендую на какую-то особую проницательность, но не могу не признать, что отдельные части этой головоломки и впрямь не складываются.

На лице советника выступили крупные градины пота.

— Я смиренно прошу вас выслушать мою исповедь, — попросил он.

Льобет извлек из-под одежды епитрахиль и, поцеловав ее край, надел на шею.

— Я готов, — произнёс он.

— Видите ли, падре, это сделал я.

В комнате повисло тяжелое молчание.

— Что именно, Бернат?

— Я совершил святотатство. Когда Лайя подросла, моя отеческая любовь, которую я всегда питал к девочке, превратилась в безумную страсть мужчины к женщине.

— Вы хотите сказать, что сами изнасиловали падчерицу? — воскликнул священник, не в силах скрыть ужаса и отвращения.

— Не все так просто, падре.

— Продолжайте, — потребовал священник.

— Я воспылал к ней страстью. Я перенёс на Лайю те чувства, которые питал к ее матери, и, несмотря на разницу в возрасте, предложил ей свою руку. Я боролся с этим как мог, но не решался вам исповедоваться, а потому исповедовался в церкви Святой Марии в Пи, хотя и там я рассказывал далеко не все.

— И что же произошло?

— Я узнал, что она увлечена вашим подопечным, и обезумел от ревности. Я заставил ее написать поклоннику ложное письмо с признанием, что якобы больше его не любит. Но несмотря на это, я всегда питал искреннюю симпатию к молодому человеку, и теперь признаюсь, что заставил ее так поступить.

Падре Льобет с такой силой вонзил ногти себе в ладонь, что выступила кровь.

— Это большой грех, — сказал он. — Однако особенно тяжким делает его то, что совершил его приемный отец, которому надлежало заботиться о благе девочки.

— Я знаю, и раскаиваюсь в этом, но тогда я считал, что действую ей во благо.

— Вот как?

— Когда она забеременела, я не позволил ей избавиться от ребенка и обещал, что буду о нем заботиться, но ребенок умер вскоре после рождения, а она отказалась выйти за меня замуж, как того требует закон. Бог свидетель, я хотел на ней жениться!

Льобет какое-то время молчал, ожидая, пока его сердце, готовое выскочить из груди, немного успокоится.

— А вот теперь головоломка понемногу начинает складываться, — заметил он. — Продолжайте.

— Я бы все исправил, уверяю вас, но у бедной девочки помутился рассудок, как в своё время у ее матери. Боюсь, это у них наследственное... Не знаю, что произошло, но бедняжка совсем помешалась. Чем это кончилось, вы сами знаете.

— Расскажите об Аише.

— Здесь кроется другая причина ее помешательства. Да, я обвинил Аишу в том, что она заронила в душу моей воспитанницы отравленное семя греховного чувства. Но не моя вина, что она заболела чумой, и мне пришлось разлучить ее с Лайей. Потом она умерла, а моя малышка помешалась от горя.

Вновь воцарилось тягостное молчание.