Генрих Кениг - Карнавал короля Иеронима

В это время доложили о приходе доктора Тейтлебена.

Берканьи велел принять его и, сделав знак своим подчиненным, чтобы они удалились, откинулся на спинку кресла в небрежной позе важного сановника.

Герман, войдя в кабинет генерал-директора, молча поклонился.

— Давно ли вы вернулись из вашего путешествия, господин доктор? — спросил Берканьи с иронической усмешкой. — Мне пришлось довольно долго поджидать вас!

Герман был несколько смущен этим холодным приемом, но овладел собой и, не дожидаясь приглашения, сел на стул, стоявший перед письменным столом.

— Прошу прощения, — сказал он, — но я не совсем понял, почему могли вы поджидать меня?

Берканьи невольно выпрямился.

— Почему? — повторил он. — Странный вопрос: разве вы забыли, что вам заказана работа?

— Насколько я могу припомнить, ваше превосходительство, мне не было сказано, что моя работа должна быть представлена к известному сроку.

— Черт возьми! — воскликнул с нетерпением генерал-директор. — Его величество уже третий раз спрашивал меня о ней.

— Король? — спросил Герман с удивлением. — Простите, но, если я не ошибаюсь, произошло какое-то недоразумение относительно моей особы, или, вернее сказать, моего донесения, которое касается такого отвлеченного вопроса, как объединение двух наций на почве науки и литературы. При моих слабых силах, едва ли я мог представить что-либо достойное внимания его величества.

Берканьи заметил сделанный им промах, и это не улучшило его расположения духа.

— Почему вы думаете, — сказал он, — что такой вопрос не может иметь интереса для короля? Мне кажется, что он настолько же важен для его величества, как и для всех нас.

— Вашему превосходительству это лучше известно, — заметил Герман. — Но, как ни лестно для меня внимание короля, во всяком случае я не предполагал ничего подобного и имел в виду только те условия, какие были предложены мне. Из них самое главное, что мне дозволено было работать, не торопясь; мысли, как вам известно, всего лучше зарождаются у нас в спокойном состоянии, и только тогда может выйти из работы что-либо дельное и имеющее значение. К тому же, объединение двух наций в том смысле, как я его понимаю, дело далекого будущего, и этот вопрос едва ли требует немедленного решения.

Берканьи недоверчиво взглянул на своего собеседника.

— Вы так думаете! — сказал он с улыбкой. — Но мне кажется, что, если вы взяли на себя такую работу, то всякие размышления на данную тему совершенно лишние. Его величество не может знать мотивы, почему вы считаете свое донесение неспешным, и требует, чтобы оно было представлено ему теперь же, а короли не отличаются терпением!

— Я отношусь с должным уважением к приказаниям короля, но все это так ново для меня, что я не могу прийти в себя от удивления.

Уклончивые ответы Германа настолько раздражили вспыльчивого француза, что он вышел из себя и, желая поддержать свой авторитет, принял неуместный начальнический тон:

— Не знаю, что тут нового для вас, господин доктор! Кажется, вы могли бы догадаться по моим письменным вопросам и замечаниям, что дело довольно спешное; наконец, я объяснил бы вам все это устно, если бы вы, вопреки всем правилам службы, не отлучились самовольно в деревню без отпуска.

— Без отпуска! — воскликнул Герман, а затем прибавил более спокойным голосом. — Прошу извинения, но я не знал, что должен брать отпуск, чтобы посетить моих друзей, тем более что я не нахожусь на службе…

Берканьи рассмеялся.

— Как вы неопытны в делах! — сказал он. — От кого вы получаете жалованье, от того должны вы получить и отпуск. Быть может, это также новость для вас!

Герман не ожидал, что денежный вопрос, самый щекотливый для него, будет поднят таким неделикатным образом, и быстро вскочил с места. Генерал-директор в испуге бросился в сторону, так как ему показалось, что Герман хочет напасть на него, но тот направился к двери и через минуту вернулся с пакетом денег, который положил перед собой на письменный стол. Берканьи чувствовал себя неловко и, сделав усилие, чтобы казаться спокойным, спросил:

— Что это такое?!

Герман уже заранее придумал, под каким предлогом возвратить деньги, но теперь, когда он считал себя оскорбленным, объяснение не показалось ему затруднительным, тем не менее голос его дрожал от волнения.

— Я приехал в Кассель, ваше превосходительство, — сказал он, — чтобы приискать себе место, которое бы до известной степени обеспечивало меня. А эти 300 франков, выданные мне вперед, настолько тяготили меня, что я старался поскорее представить работу и сделал ее слишком небрежно, как вы сами изволили заметить. Поэтому позвольте мне возвратить вам эти деньги, я постараюсь сначала заработать их…

Берканьи был настолько удивлен, что в первую минуту не нашелся, что ответить, так как подобный случай противоречил всем его понятиям о людях. Он с недоумением посмотрел на деньги, затем на Германа и сказал дружелюбным тоном, в котором слышалась насмешка:

— Вы слишком бескорыстны, господин доктор, но вы должны акклиматизироваться здесь, если желаете иметь успех. В торговле и делах нужно быть более положительным, вы сами согласились тогда взять аванс и обещали представить работу. Но, я надеюсь, что мы сойдемся с вами; если вы не желаете работать на прежних условиях, то мы приищем для вас подходящее место. Быть может, вы уже принесли мне ответы на предложенные мной вопросы?

Герман говорил стоя, так как чувствовал, что долее не в состоянии выдержать своей роли.

— Прошу извинить меня, ваше превосходительство, но я должен совсем отказаться от работы или просить вас назначить для нее более продолжительный срок. Сознаюсь, что до сих пор я еще не освоился с задачей моего сообщения; и пока оно не будет представлено, не считаю себя вправе принять место, которое вы так милостиво предлагаете мне, потому что и тут могу обмануть ваше доверие.

— Вы как будто хотите отказаться от работы! — воскликнул Берканьи. — Что с вами! Это преувеличенная немецкая щепетильность… Садитесь и отвечайте хладнокровно на те вопросы, которые я предложу вам, я сам запишу ваши ответы. Allons! Где ваше первое сообщение?

— Я уничтожил его.

— Как! Что такое! Вы, вероятно, шутите?

— Нет, я говорю совершенно серьезно…

— Вы разорвали ваше первое сообщение? Как осмелились вы сделать это! — сказал Берканьи, повысив голос.

— Я решился на это в минуту недовольства собой, тем более что вы сами нашли мою работу неудовлетворительной и слишком поспешной. Эта оценка казалась мне вполне справедливой, и поэтому я бросил в огонь мой бесполезный труд.

Берканьи был вне себя от ярости. Он прошелся раза два по комнате, затем опять сел в кресло и, глядя пристально на Германа, сказал со злобной усмешкой: