Борис Давыдов - Московит-2

Оказывается, женушка пришла в негодование из-за того, что… я не взял ее в поездку по «конезаводам»!!! Ну, а Агнешка разозлилась с ней за компанию. То ли из пресловутой бабской солидарности, то ли потому, что у синхронно забеременевших подружек могут возникать такие же синхронные «глюки»…

– Ты же знаешь, как я люблю лошадей! – всхлипывала Анжела, уткнувшись мокрым лицом в мою грудь.

– Тебе мало тех, что на базе?! – выпучил я глаза.

– Ах, ну это же совсем другое дело! – под укоризненным взглядом, в котором смешались в равных пропорциях обида и потрясение от столь беспредельной мужской тупости, мне захотелось провалиться сквозь землю. То есть сквозь дощатый пол нашего жилища.

Потом я узнал, что Анжела, оказывается, просила взять ее с собой, причем неоднократно, а я ответил отказом, наплевав беременной жене в ранимую душу и уязвив в самое сердце! Поскольку тем самым показал, что ничем не лучше тех мужиков, которые не считаются с женщинами, принимая их увлечения за глупую трату времени и сил. Я добросовестно порылся в памяти, ничего такого не обнаружил и потребовал объяснений. Выяснилось, что под «просьбами» подразумевалась изменившаяся интонация, трепещущие от обиды ресницы и даже – о ужас! – недовольное бурчание, которое я не расслышал!

– Господи, сколько тебе можно объяснять, что мужчинам надо все говорить прямо?! – взмолился я. – Ну не видим мы этих ваших знаков и не понимаем! Мы же не телепаты, чтобы догадываться, что у вас в черепушках!

– Если бы любил, догадался бы! – этот нетленный образец истинно женской логики добил меня окончательно…

Ну вот что делать?! Грохнуть кулаком по столу, выматериться, пойти сочинять третий вариант марша или заняться с ней сексом?! Чтобы дурь вылетела из башки.

Вместо этого я проворчал:

– Мне дадут пожрать, наконец, или нет?! Между прочим, муж вернулся из командировки, уставший и голодный, а его кормят одними претензиями!

Анжела ахнула, позвала прислугу и принялась раздавать указания. Семейная жизнь постепенно входила в свою колею… Вот что значит вовремя напомнить женщине о ее обязанностях!

И дернул же меня черт во время позднего ужина прибегнуть к «железобетонному» аргументу. Для закрепления, так сказать, завоеванных позиций…

– Поездка была долгой, утомительной. К тому же, дорогая, – приговаривал я, обгладывая бараньи ребрышки, – женщине в твоем положении не стоило трястись в повозке!

Глаза моей благоверной тут же загорелись каким-то нехорошим огнем, предвещавшим супругу большие приключения на одно место…

– Ты совершенно прав, любимый! – голос Анжелы можно было мазать на ломти хлеба вместо масла или меда. – Спасибо за заботу. Конечно, будь у меня повозка на рессорах, как у княгини, тряски не было бы. Но жена – это же не княгиня, ей такие вещи не нужны. Пусть трясется! Невелика барыня! Подумаешь, беременная… – из голоса подруги жизни постепенно исчезала медовость, вытесняемая металлическим лязгом. – Раньше бабы вообще в поле рожали! И ничего! – из глаз милой блондинки брызнули слезы.

– Ты мне дашь спокойно поесть, без сцен?! – взмолился я.

– Лопай, кто тебе мешает?!

– Ты!

– Я мешаю?! Ах, конечно же, всегда и во всем виноваты женщины! Может, я тебе в чем-то другом тоже мешаю?! Например, трахаться с чужими бабами?!

На этот раз я решил мысленно досчитать до двадцати пяти. Твердя: «Спокойно, спокойно, дыхание четкое, размеренное…»

– Что молчишь? Или возразить нечего?!

«Тещу мою всеми способами!!!» – простонал я. Слава богу, про себя.

Гетман с видом сурового, но справедливого судьи оглядел столпившихся казаков. Те тоже разглядывали его неласково, но с заметным смущением, чуя вину свою. Были и стыдливо потупившие взгляд, и уставившиеся на Богдана с вызывающей дерзостью…

Лысенко-Вовчур, стоявший отдельно со связанными за спиной руками, был похож на человека, не до конца осознающего всю серьезность того, что с ним происходит. Губы кривила странная улыбка, затуманенные глаза смотрели куда-то вдаль.

Здоровенный казак, голый по пояс, которому волею гетмана пришлось стать катом, старался не смотреть ни на обреченного, ни на его людей. Он нервничал, то и дело облизывал губы и пробовал пальцем остроту лезвия секиры.

– Что же вы наделали, бисовы диты?! – громовым голосом выкрикнул наконец Хмельницкий. – Тризну по Кривоносу справили, как в стародавние времена? С жертвами? Так ведь справляли-то ее язычники, слова Божьего не ведавшие, дикие душою! А вы!.. – переведя дух, он гневно продолжил: – И еще христианами себя называете! В бою можешь убить, то твое право. Так уж заведено: или ты, или тебя! А после боя – не смеешь! Тогда только я решаю: жить или умереть. Коли сами гетманом меня выбрали, булаву доверили – повинуйтесь! Как осмелились совершить такое злодейство?!

– Так ведь полковника нашего убили! – зло отозвался какой-то казак.

– Убили – мсти! Убивай тех, кто с оружием! А на пленных руку поднимать не смей! Не раз вам такое говорилось, да память у вас, видно, короткая… Не раз прощал, а ныне – все! Больше прощений не будет! Если по-хорошему не понимаете. Вовчуре! – голос Хмельницкого едва заметно дрогнул. – Ты добрый казак, заслуги твои всем ведомы. Я ценил тебя… Но и вина твоя велика. За все, что в доме происходит, с кого первый спрос? Ясно дело, с хозяина. А в полку – с полковника! Ты принял власть вслед за Кривоносом и как же ею распорядился? Взял на душу страшный грех, приказав порубать безоружных и беззащитных людей! Можешь ли сказать что-то в свое оправдание?

– Прости его, пане гетмане! – закричал кто-то из толпы. – Не он виноват, мы!

– Мы его заставили! – подхватил другой голос. – Помилуй Вовчура!

– Милости! Милости! – хором заорали десятки, сотни казаков.

Вовчур продолжал так же безразлично смотреть вдаль. Словно то, что происходило, его не каса– лось.

«Да в своем ли он уме? – шевельнулась мысль у Богдана. – Прямо как оцепенел!»

– Пане гетмане, может, все же не рисковать понапрасну? – прошептал на ухо Выговский. – Любят его казаки, как бы смуты не затеяли! И Кривоноса они любили, хоть и жесток был, необуздан. Наказать бы как-то иначе, без смертной кары…

Первым побуждением было отринуть и это хоровое заступничество, и совет генерального писаря. Но… вождь должен быть не только строгим, а еще и мудрым… Богдан поднял руку, требуя тишины.

– Милости просите? Заставили? – он повернулся к осужденному. – Какой же ты, к бисовой матери, полковник, если тебя твои же казаки заставить могут! – горько усмехнувшись и выдержав паузу, Богдан продолжил речь: – Вот моя воля: учитывая храбрость твою и пользу, принесенную войску нашему, сохраню тебе голову на плечах…