Анатолий Ковалев - Отверженная невеста

— Опять! — выдохнул молодой человек.

— Именно «опять»! — зло прищурил глаза граф. — Или ты хочешь вернуться в Россию под своим настоящим именем? Лекарь князь Белозерский! Это же скандал, позор на всю фамилию, несмываемое пятно! На тебя будут показывать пальцем, не примут в почтенных домах. Ты станешь прокаженным.

Глеб опустил голову. Он с детства привык гордиться титулом и полагал, что никогда его не ронял и ничем не запятнал. Но вольная жизнь в Париже, учеба в Сорбонне, дружба с людьми разных сословий незаметно подточили прежнее мировоззрение молодого князя. Сейчас он со стыдом вспоминал нотации, которые в былое время читал Евлампии, не соблюдавшей, по его мнению, дворянского достоинства.

— Наплевать, — процедил он сквозь зубы, нарушая затянувшуюся паузу.

— Что-о-о? — ядовито пропел Обольянинов. — Что я слышу? Тебе наплевать на твое происхождение? Ах ты, якобинец этакий! Нахватался гнилых идей в Париже, а вот ум свой хваленый, кажется, потерял! Да знаешь ли ты, мой дорогой революционер, что без дворянского сословия Россия — ничто, и ты, порвав с дворянством, станешь в ней ничем?! Нами, дворянами, держится земля Русская…

Он еще долго поучал угрюмо притихшего Глеба, готовя его к далекому путешествию. Ведь тот уехал из России семилетним ребенком и, проведя все детство в постели, почти на одре смерти, совсем не знал этой страны. Когда наконец граф умолк, доктор отрывисто спросил:

— Что же я должен буду делать? То же, что в Париже?

— Обо всем узнаешь в Петербурге, когда поселишься в моем доме на Каменном острове, — загадочно ответил граф. — Разумеется, я тебе гарантирую частную практику в столице, ты будешь заниматься любимым делом, и даже для науки останется время. Одну из комнат я отдам тебе под лабораторию.

— Как меня будут звать? И кто я отныне по национальности? Откройте хотя бы эту тайну! — Глеб говорил с иронией, остро чувствуя свое унижение. Он вынужден был покориться этому страшному человеку, завладевшему его судьбой.

— Для всех ты будешь французом. В России до сих пор любят французов, несмотря ни на что, — фыркнул Семен Андреевич. — В Петербурге ты предъявишь паспорт на имя Филиппа Роше, уроженца города Одессы. Так к тебе будет меньше внимания и больше доверия…

В двадцатых числах июня тысяча восемьсот тридцатого года доктор Филипп Роше отбыл на итальянском корабле из Генуэзского порта в Одессу. По замыслу Обольянинова, он должен был прибыть в Петербург именно из Одессы. Стоя на палубе, Глеб наблюдал, как удаляется город, некогда приютивший его, как панорама сужается до тонкой туманной полоски и наконец совсем исчезает, словно проглоченная ненасытным морем. Внезапно его озарило предчувствие — он больше никогда сюда не вернется. «Прощай, Генуя!» — прошептал молодой человек. Глеб, никогда не отличавшийся сентиментальностью, едва сдержал слезы и поспешил скрыться в своей каюте.

Как-то ночью, когда они приближались к турецкому берегу, Глеб услышал шум в коридоре и выглянул.

— На помощь! На помощь! — кричала пожилая сеньора по-итальянски.

Из других кают тоже стали высовываться пассажиры.

— Что случилось? — поинтересовался кто-то.

— Там на лестнице лежит молодая женщина, — взбудоражено сообщила сеньора. — Бедняжка поднималась на палубу и упала в обморок. Нет ли среди вас доктора?

— Я доктор, — сразу откликнулся Глеб. — Где женщина?

— Пойдемте скорее! — Вцепившись в его рукав, почтенная итальянка потащила юношу по коридору, не переставая тарахтеть. — Ее зовут Лаура. Она села позавчера в Неаполе и была абсолютно здорова. Наверное, морская болезнь! Но море совершенно спокойно, мы движемся как по маслу, как по священному елею… Святая мадонна, а вдруг с ней что-то страшное случилось?!

Мертвенно-бледная женщина лежала в коридоре под лестницей. Доктор взял ее руку, нащупал слабый пульс, затем достал из своего саквояжа нюхательную соль и, откупорив флакон, поднес его к безжизненному лицу. Спустя мгновение та глубоко вздохнула, шевельнулась и открыла помутневшие глаза.

Вместе с подоспевшими матросами Глеб перенес незадачливую пассажирку в ее крошечную каюту. Пожилая сеньора преувеличила, назвав Лауру молодой, впрочем, она могла казаться старухе таковой по сравнению с ее собственными преклонными годами. Страдалице на вид было лет сорок. Полная, смуглая, с высокой грудью и крутыми бедрами, скуластая и длинноносая, сеньора Лаура являла собой яркий тип неаполитанки из народа.

— Само небо послало мне вас! — горячо заявила она доктору, оставшись с ним наедине. — Я не могу умереть, я должна, непременно должна доплыть до Одессы!

— Разве вы чем-то серьезно больны? — поинтересовался он. — Зачем эти мысли о смерти?

— И больна, и нет… Моя болезнь… — Она смущенно прятала взгляд. — Хорошо, вы доктор, и я не буду от вас ничего скрывать. Я жду ребенка…

— Вы беременны и решились на столь серьезное путешествие?

— У меня не было другого выхода. — Сеньора Лаура в отчаянии заломила крепкие смуглые руки, руки настоящей античной кариатиды, способные удержать мраморную балку. — Я не могла дольше оставаться дома. Какой позор… — Женщина залилась слезами.

— Вы не замужем? — догадался Глеб.

— О, так низко я еще не пала, но… Дело в том, что хотя я и замужняя женщина, мой муж вот уже десять лет лежит в психиатрической клинике. Он безнадежен.

— То есть отец ребенка не ваш муж?

— Да как бы Джан-Луиджи смог это проделать, бедняга, если он вот уже который год сидит на цепи! — с искренней сердечностью воскликнула она. — Конечно, стоит его пожалеть, но надо найти немного жалости и для меня… Женщине нелегко с этим смириться — остаться одной в расцвете лет… А отец моего будущего ребенка не кто-нибудь! Он — русский дворянин, — с гордостью призналась неаполитанка.

— Значит, вы едете к нему?

— Не совсем так. — Угольно-черные брови сеньоры Лауры сдвинулись на переносице. — Где он сам сейчас находится, я не знаю, зато у меня есть адрес его матери. Я еду к ней.

— Вы полагаете, что она вас примет с распростертыми объятьями? — Глеб не удержался от красноречивой усмешки, которая мгновенно испортила настроение пациентке.

— А что делать, если у меня нет другого выхода? — вновь залилась слезами женщина. — К тому же я знаю, что его мать — дама глубоко верующая, а значит, не оставит меня помирать на улице с младенцем, со своим кровным внуком.

— Будем надеяться, — мысленно выругав себя за несдержанность, произнес Глеб и оставил пациентку, пожелав ей доброй ночи.

Весь остаток путешествия неаполитанка не давала ему скучать. Едва нога доктора ступала за порог каюты, сеньора Лаура волшебным образом оказывалась тут как тут и пытала Глеба бесконечными подробностями своей нелегкой судьбы. Однако имя отца ребенка она хранила в строжайшей тайне.