Виктория Финли - Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

Когда мы вернулись в деревню, то увидели группу возбужденно разговаривавших шахтеров. Абдулла перевел. «Они говорят, что сегодня важный день в Сар-и-Санге, – сказал он. – Еще ни одна женщина не поднималась в шахту; они говорят, ты первая». Мне хотелось расспросить мужчин об их жизни. «Только тихо», – сказала я Абдулле. Однако разговор превратился в бадахшанское ток-шоу: когда мы бродили по улицам, сотни мужчин следовали за нами, пододвигали для нас стулья и завороженно слушали разговоры. Эти издерганные, озабоченные люди скучали по своим семьям, но были вынуждены продолжать жить здесь, зарабатывая жалкие гроши, потому что им больше некуда было идти. Я разговорилась со старым торговцем табаком. У него было шестеро детей, которые жили в горах, и их единственным достоянием были шелковица и трава. Весь запас его товаров состоял из десяти банок табака, которые он мог продать по пять пенсов за штуку. Этого было недостаточно, чтобы купить еду, не говоря уже о том, чтобы послать что-нибудь своей семье. «Каково было самое счастливое время в его жизни?» – спросила я. Он выпрямился во весь свой крошечный рост, умело играя перед толпой, и рассказал свою историю. Слушатели от души смеялись и с интересом смотрели на меня, пока Абдулла переводил. «Он говорит, что самое счастливое время, – с сомнением произнес Абдулла, – это когда он только женился. Он и его жена были как лошади, соединенные вместе».

«Я сломал три шила о твои сапоги», – вдруг пропищал голос из темноты одного магазина, мимо которого мы проходили. Мы с Абдуллой заглянули туда, откуда, как нам показалось, доносился голос, и увидели маленького человечка, сидящего на ящике с огромным старомодным ботинком на коленях. Он напоминал персонажа из сказки Ганса Христиана Андерсена. Сапожнику было сорок девять лет, но, как и многие мужчины, он выглядел лет на двадцать старше. Он рассказал, что у него было восемь детей, но ни один не захотел учиться его ремеслу. «Они слишком высокомерны. Это скромная работа. – Он зарабатывал немного, но дела шли хорошо. – Когда люди бедны, они чинят свои сапоги. В трудные времена они не могут позволить себе покупать новые». Он жил и работал в этой маленькой комнатке, и у него не было друзей. «Да, я счастлив», – сказал он в ответ на мой вопрос.

От Сар-и-Санга узкая долина реки Кокча тянется на юг на тридцать километров, после чего расширяется в плодородную долину Эсказер. Именно здесь, в двух часах езды по ухабистой дороге, лечат раненых шахтеров. Когда мы посетили клинику, она казалась заброшенной, но потом появился улыбающийся человек, показавшийся нам почти святым. Доктор Халид удостоверяет две или три смерти в год, лечит около пяти раненых шахтеров в месяц. «Иногда причиной бывает динамит, иногда камень падает на голову, – сказал он. – А иногда они просто падают с горы: тропинки тут очень крутые». В месяц доктор Халид фиксирует около пятидесяти случаев хронического бронхита. «Они работают без масок, – сказал он. – Конечно, у них повреждаются легкие».

Из Эсказера некоторые из самых ранних караванов из осликов с ляпис-лазурью поворачивают на восток, чтобы пересечь перевал Дора в Пакистане. Затем эти камни везут вниз по реке Инд, а оттуда на дау, одномачтовом плоскодонном судне, минерал отправляют в Египет. Другие, более поздние караваны, везут ляпис на север, а затем на запад для долгого путешествия в Сирию; оттуда через Венецию лазурит попадает на палитры художников. И именно в этом втором направлении – попрощавшись с шахтами и почесываясь от укусов блох – мы и повернули. Мы возвращались тем же путем, что и приехали, но на этот раз наш автомобиль работал.

Европейский художественный мир фактически попрощался с Сар-и-Сангом в 1828 году, когда во Франции открыли синтетическую версию ультрамарина. В 1824 году Общество поддержки национальной промышленности предложило шесть тысяч франков любому, кто создал бы состав, какой мог бы позволить себе даже двадцатипятилетний Микеланджело, стоимостью всего триста франков за килограмм, что составляло менее десятой части стоимости настоящего ультрамарина. На премию претендовали два химика – Жан Батист Гиме из Франции и Кристиан Гмелин из Тюбингенского университета в Германии. Они сражались за приз в течение нескольких лет, но в итоге деньги получил Гиме; с тех пор его детище называют «французским ультрамарином».

Еще один полезный синий пигмент был изобретен более ста лет назад – случайно, когда берлинский красильщик на самом деле пытался получить красный цвет. Однажды, примерно в 1704 году, некий господин Дизбах собирался приготовить кармин по испытанному рецепту: смешать измельченную кошениль и сульфат железа, а затем осадить все это щелочью, но внезапно осознал, что у него кончилась щелочь. Он позаимствовал немного щелочи у своего босса, не зная, что та уже использовалась для очистки животного масла. Внезапно, к своему изумлению, он обнаружил, что получил не красную, а синюю краску. Ключ к разгадке лежит в «животном» элементе: смесь содержала кровь, в которой присутствует железо. Дизбах невольно создал ферроцианид железа, который получил название «берлинская лазурь» и сразу же стал популярным, особенно в качестве краски для дома.

Сто сорок лет спустя берлинская лазурь стала основой того, что навсегда изменило облик архитектуры и дизайна: первого в истории промышленного фотокопирования. Джон Гершель был химиком и астрологом, а также первым англичанином, который занялся фотографией. В 1842 году он понял, что если нанести узор на кальке поверх светочувствительной бумаги и посветить на них лампой, то кусочки бумаги, не защищенные темными линиями, изменят свою химическую формулу: они будут незаметно преобразовываться из железо-аммонийного цитрата в цитрат железа (III) – аммония. Если затем бумагу окунуть в чан с ферроцианидом калия, участки с цитратом железа (III) – аммония превратятся в берлинскую лазурь, в то время как участки с железо-аммонийным цитратом останутся нейтральными. Получившийся призрачный узор из белых линий на синей бумаге был назван «синькой», и значение этого слова стало обозначать любой чертеж, независимо от того, был ли он выполнен в фотокопируемой форме, или нет.

В XIX веке берлинская лазурь стала менее популярной: некоторые художники по-прежнему любили смешивать ее с желтым гуммигутом и использовать в качестве зеленой краски, но большинство чувствовали, что она менее яркая, чем другие варианты синей краски, и, конечно, менее долговечна. Закат эпохи берлинской лазури был обозначен решением американской компании Binney & Smith. В 1958 году компания сменила название производимого ею карандаша с Prussian blue crayola на Midnight Blue. Почему? Да потому что учителя жаловались, что школьники не имеют никакого понятия об истории с прусским синим.