Виктория Финли - Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

К полудню жара стала невыносимой: по настоянию Абдуллы я вскарабкалась на осла, и он рысью пробежал пару перевалов. На осле ехать было удобнее, чем я представляла, и в какой-то момент, клянусь, я даже задремала на пути к лазурному камню под лазурным небом.

Британский ученый XIX века Джон Тиндалл утверждал, что, бродя по горам, он делал все возможное, чтобы понять природу света и красок. Он часто проводил отпуск в Альпах. Тиндалл рассказывал, что это место, где его ум становился особенно ясным, а в солнечные дни само небо становилось достаточно ясным для того, чтобы можно было думать обо всем, что с ним связано. Он был педагогом – и одним из лучших. Он был способен стоять перед аудиторией в Королевской горной школе и учить людей, как использовать воображение для того, чтобы постичь науку. Чтобы объяснить цвет неба, он использовал образ моря.

«Думай об океане, – говорил он, – думай о волнах, разбивающихся о берег. Если бы они наткнулись на огромный утес, то это бы остановило все волны; если бы они наткнулись на небольшую скалу, то пострадали бы только небольшие волны, в то время как галька изменила бы направление только самых крошечных волн, омывающих берег. Вот что происходит с солнечным светом. Проходя через атмосферу, волны самой большой длины – красные – обычно остаются неизменными, и только самые короткие – синие и фиолетовые – рассеиваются в небе крошечными, похожими на гальку молекулами, из-за чего человеческий глаз воспринимает небо как окрашенное в синий цвет».

Тиндалл считал, что синие и фиолетовые лучи рассеиваются частицами пыли; лишь позже Эйнштейн доказал, что даже молекулы кислорода и водорода достаточно велики, чтобы рассеять голубые лучи и оставить остальные неизменными; но обе теории приводят к одному и тому же. А на закате, когда воздух загрязнен молекулами пыли, или над морем, где в воздухе реет множество частиц соли, которые действуют как «камни», а не как «галька», рассеивая световые волны различной длины, небо может казаться оранжевым или даже красным. Когда в результате извержения вулкана Пинатубо на Филиппинах в 1991 году в небо устремились струи вулканической пыли, ставшие причиной гибели трехсот человек, закаты по всей Южной Азии были багровыми. Помню, как я улыбалась, не зная причины происходящего, – настолько это было красиво.

Поднявшись на невысокий гребень, мы увидели стоящий красный джип: он сломался. Человек, оставленный охранять машину, сказал, что это машина короля Мунджона. Я сфотографировала его, уныло стоящего у двери с прикрепленным на ней лозунгом: «ни одна машина не удовлетворяет меня, кроме этой», и мы спустились к «сераю» – одноэтажной гостинице, затерянной в этой глуши. Внутри обнаружился молодой король в шоколадном шавар-камизе, такой загадочный. Он унаследовал титул от своего покойного отца всего пять лет назад и изо всех сил старался быть хорошим и харизматичным лидером для своей исмаилитской паствы – шиитских мусульман, затерянных в стране постоянно крепнущего суннитского талибана. Машину должны были починить через день или два, а пока ему пришлось задержаться вместе с семьей его тети в этом захолустном ресторане. Крошечное окошко в стене со скрипом отворилось, и женская рука, темная, украшенная тремя кольцами, выставила нашу вареную козлятину с рисом. Погонщик осла оптимистично похлопал себя по животу и обрадовался, увидев, что мы заказали еду для него и для его мальчика. Мы сумели съесть лишь малую часть того, что нам подали, а они съели всю свою порцию, а потом и остатки нашей.

Покидая «серай», я сделала два открытия: во-первых, у меня появились симптомы амебной дизентерии, а во-вторых, каблук ботинка при ходьбе начал противно хлопать, и если в первом случае я могла надеяться, что сумею продержаться, то второе в этой каменистой стране могло оказаться поистине гибельным. Я обмотала несчастный каблук резинкой, надеясь, что она выдержит, – или, по крайней мере, что другие этого не заметят и я смогу брести сзади, не отставая. «У тебя подошва башмака болтается», – любезно заметил Боб уже через три минуты. В итоге я привязала подошву шнурками, обмотав их вокруг ботинка, и ежечасно поправляла узлы, когда шнур истирался. У Джона Вуда тоже были проблемы с обувью. Ему пришлось обменять свои вышитые сапоги на шнурованные кожаные сандалии, как только он понял – примерно в том месте долины, где тропа была практически уничтожена землетрясением, – что остаток пути придется проделать пешком. Для него марш был «долгим и трудным», а один афганец из его отряда лег на дорогу, поскольку «слишком сильно ушибся, чтобы идти дальше». Для нас путешествие было, особенно в прохладный поздний вечер, скорее впечатляющим и ошеломительным: мы двигались поверх скал и пролезали под взорванными динамитом арками.

Стало ясно, что мы не доберемся до шахт до наступления темноты: шнурки, которыми была подвязана подошва моего ботинка, становились все более истрепанными, мы продвигались очень медленно. Мы воспряли, увидев одинокую деревушку с каменными домами – первое жилье, которое мы обнаружили на нашей стороне реки после обеда, – и понадеялись, что сможем передохнуть там. Нам повезло: один из домов принадлежал Якуб-хану, человеку, отвечающему за правительственные операции. Он предоставил нам обед и ночлег, а на следующий день отвез на рудники. У Якуба было две жены, и он только что заключил третий брак с тринадцатилетней девочкой. Он несколько раз интересовался, не хочу ли я сама остаться в долине. Хотя мы с Бобом очень мало понимали язык дари, мы замечали каждый случай, когда Якуб обсуждал эту возможность с Тони, потому что тот вдруг начинал дергать бровями.

Утром оказалось, что впереди пути – всего на полтора часа хода. За несколько поворотов дороги до шахты нам пришлось пересечь поток из талого снега, и вдруг я в восторге остановилась: насколько хватало взгляда, вдали в боковой долине белые скалы были испещрены синими крапинками. Великолепное зрелище! Я оставалась в ледяной воде, сколько смогла вытерпеть, наслаждаясь видом разноцветных камней, мерцающих в лучах утреннего солнца. Так я получила ответ на вопрос, как люди бронзового века впервые открыли месторождение. Это было легко: все, что им нужно было сделать, – это пойти к цветным камням. Когда-то вся эта боковая долина была садом голубых камней, который только и ждал, чтобы люди насладились этим зрелищем. А когда они узнали об их ценности, добывать камни ринулись сотни людей. Деревня Сар-и-Санг была построена семь тысячелетий назад, и, проходя через нее, я спрашивала себя: а насколько сильно она изменилась? Деревня напоминала ковбойский городок: одна пыльная улица со множеством маленьких магазинчиков, а остальная часть селения – беспорядочное нагромождение глинобитных домов, соединенных дорожками, усыпанными лошадиным пометом. Афганских женщин туда не пускали – правительство считало, что семьи будут отвлекать шахтеров от работы, поэтому я была первой женщиной, посетившей шахту за последние полгода. «Наслаждайся», – подумала я про себя: мне никогда более не доведется стать объектом такого восхищенного внимания со стороны стольких мужчин.