Виктория Финли - Цвет. Захватывающее путешествие по оттенкам палитры

Форлонг, основавший школу и больницу и пользовавшийся всеобщим уважением в обществе, в 1850-х годах был одним из двух наиболее либеральных плантаторов во всей Бенгалии. Другие оказались куда суровее: зачастую они были выходцами из низших классов, презираемыми более образованными управляющими колонией. Они, не раздумывая, отправляли фермеров в тюрьму или приговаривали к порке за то, что те не выплатили долги, которые их принудили делать [235] В 1860 году Джеймсу было двадцать восемь лет, и он был судьей в районе Надии, где выращивали индиго. Он заметил несправедливость контрактов с индиго, зачастую поддельных, и разработал систему, позволяющую определить, присутствовал ли неграмотный человек при подписании контракта или нет. Это вдохновило его на исследование возможностей дактилоскопии, и, хотя его рекомендации в конечном итоге проигнорировали, это был первый случай, когда отпечатки пальцев были предложены в качестве юридически обязательных элементов договора. Клинг, The Blue Mutiny. . Одним из самых известных плантаторов был человек по имени Джордж Мирс, который регулярно сжигал дома фермеров, не желавших выращивать для него индиго. В 1860 году он сумел добиться принятия запрета выращивать рис на землях, где когда-либо выращивали индиго. Несколько недель спустя началась серия событий, получивших название «Голубой мятеж» и в конечном итоге приведших к обузданию этой беззаконной системы [236] Там же. В разделе, посвященном бенгальскому индиго, я широко использовала данные из этой книги. .

Все началось в деревне Барасат – на одной из ближайших к Калькутте плантаций. Фермеры начали шумно протестовать, остальные бенгальцы последовали их примеру. В результате сотни людей были брошены в тюрьмы, камеры которых переполнились. Ходили слухи о заговоре с целью похищения вице-короля лорда Рипона, а газета «Англичанин» сообщала: «мы находимся на пороге кризиса» [237] Мурхаус, «Калькутта», стр. 67. .

Много позже миссионер Джеймс Лонг вспоминал, как однажды апрельским утром 1860 года он занимался санскритом со своим учителем, как вдруг увидел у своего окна толпу в полсотни человек, пытающуюся что-то ему сказать. Лонга (который поддерживал фермеров индиго) попросили перевести пьесу авторства почтового служащего по имени Динабандху Митра. Главные злодеи в «Нил Дарпане» – «Индиговом зеркале» – это неуклюжие и злобные двойники Джорджа Мирса, жестокие и коррумпированные колонисты, которые насилуют, избивают, поощряют проституцию. Они говорят полусловами, приправленными явными ругательствами, а фермеры неизменно бегло и четко высказывают протест против действий жестокой британской системы. «Этого человека избили, и в результате, я думаю, он будет прикован к постели в течение месяца, – упрекает бенгалец Вуда, одного из англичан, после того как тот чуть не убил фермера. – Сэр, у вас тоже есть семья. А теперь скажите, какое горе охватило бы вашу жену, если бы вас взяли в плен во время обеда?» Вуд отвечает оскорблением – чем-то между «пожиратель коров» и «ублюдок». Похоже, для компромиссов уже было слишком поздно.

Пьеса «Нил Дарпан» не была изящной драмой, но она оказалась эффективной и прокатилась по Бенгалии, вызвав всплеск политической активности. Перевод Лонга в сочетании с событиями в Барасате донесли информацию о проблемах с индиго до высших эшелонов британской политической системы. Правда, миссионера отправили в тюрьму за якобы перевод клеветнических материалов. Несправедливый режим на этом не закончился – первый акт мирного гражданского неповиновения Махатмы Ганди был совершен в северном Бихаре [238] Последняя продажа индиго в Бенгалии, до недавнего возрождения индустрии, была в 1894 году. Но это растение продолжало выращиваться, правда, в очень небольших количествах, в Бихаре и в других частях Индии. в 1917 году, когда тот отправился поддержать крестьян, страдавших из-за посевов индиго, – но это было начало конца.

Я понятия не имела, что ищу в Барасате, находящемся всего в получасе езды на пригородном поезде от Калькутты. Мне нужно было что-нибудь, что могло дать ключ к истории этого места, помочь почувствовать атмосферу, породившую бунты индиго в 1860 году. Но, к сожалению, застройка относилась к ХХ веку, большинство зданий было построено в 1960-х и 1970-х годах. А на полях уже давно растили рис. «Я ищу какое-нибудь старое здание», – сказала я джентльменам, пьющим чай в правительственных кабинетах под ревущими вентиляторами, и почувствовала себя нелепо. Они были дружелюбны и поручили мое дело молодому человеку по имени Сунил, который сначала отвел меня в справочную, а затем в здание суда, где личный помощник главного судьи (который учил своих детей-подростков пользоваться компьютером) сообщил, что мне повезло. В Барасате остался только один старый дом. И вот я иду за Сунилом по маленьким улочкам, вдоль которых выстроились мусорные лавки и обувные магазины. Мы свернули за угол, где меня ожидало самое необычное зрелище: к многоквартирному дому 1960-х годов прижимались призрачные развалины того когда-то величественного дома, украшенного огромным балконом на втором этаже и колоннами, поднимающимися до самого неба. Скрытые плющом, сияющие в лучах послеполуденного солнца эти колонны были великолепного голубого оттенка.

Особняк был построен для Уоррена Гастингса, первого генерал-губернатора Индии, а затем в течение всего XIX века использовался в качестве жилища британских управляющих колонией. В сопровождении собравшейся толпы я перешагнула через потрескавшийся и покрытый пятнами мрамор парадной лестницы и толкнула дверь. Она открылась, и под хруст щебня под ногами мы двинулись в полутьму. Все было разбито, на большой лестнице, где едва ли сохранилась хотя бы одна целая ступенька, росли сорняки. В одной комнате пахло домашним вином. «Алкоголь?» – спросила я. «Нет, канализация», – ответил мужчина. Но оказалось, что я ослышалась: это были конфеты, сделанные из сахарного тростника, остатки которых были брошены здесь и забродили в углу. Намного более приятный запах, чем забродивший индиго.

Стоя там, я могла представить себе вечеринку в 1850-х годах: подъезжающие экипажи, струнный квартет, смеющиеся люди с бокалами в руках, выглядывающие с балкона, чтобы понять, кто пришел. Конечно, там присутствовали окружной судья и армейские офицеры из казарм Барракпора, хлопковые и джутовые короли, мужчины из Ост-Индской компании с женами и дочерьми, шуршащими тонкими шелками по лестнице. Я представила себе коллективный вздох при виде вновь прибывшего: один из плантаторов индиго – «не из нашего круга», могли бы прошептать, прикрывшись веерами, чванливые колониальные дамы. Но затем вечеринка продолжалась, несмотря на высокомерие тех, кто счел возможным поиздеваться над плантатором. Времена изменились, так могли бы сказать жены военных офицеров, вздыхая и отправляясь снова танцевать, перед тем как их безопасный мир действительно перевернулся с ног на голову.