Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Считается, что ответственность за все эти “катаклизмы” в основном лежит на Мао. Его политика нередко вызывала недовольство руководства партии, а иногда – например, в отношении “Большого скачка” – и открытое неприятие оппозиции, которое удалось победить только путем “культурной революции”. И все же нельзя понять логику его действий, не разобравшись в особенностях китайского коммунизма, глашатаем которого провозгласил себя Мао. В отличие от русского коммунизма, китайский коммунизм практически не имел прямого отношения к Марксу и марксизму. Это “послеоктябрьское” движение шло к Марксу через Ленина или, точнее, через сталинский “марксизм-ленинизм”. В познании марксизма сам Мао в основном опирался на сталинский “Краткий курс истории ВКП(б)”, изданный в 1939 году. За “марксистско-ленинской” оболочкой скрывался исконно китайский утопизм, особенно ярко проявившийся во взглядах самого лидера китайской революции, который получил традиционное китайское образование и впервые побывал за границей, только став главой государства. Разумеется, этот утопизм перекликался с марксизмом, поскольку у всех социально-революционных утопий есть что‐то общее, а Мао вполне искренне принимал те аспекты учения Маркса и Ленина, которые подтверждали его точку зрения, и использовал их для доказательства собственной правоты. В целом же представление Мао об идеальном обществе, объединенном тотальным консенсусом, в котором “конечной целью является полное самоотречение индивида и его абсолютное растворение в коллективе”, этот своеобразный “коллективистский мистицизм”, совершенно противоречило классическому марксизму, для которого, по крайней мере в теории, конечной целью выступало полное освобождение и самореализация индивида (Schwartz, 1966). Характерный для Мао акцент на духовном преображении человека ради лучшего общества, хотя и напоминает ленинскую, а затем и сталинскую веру в сознательность и волюнтаризм, звучит гораздо более настойчиво. При всем своем доверии к политическим действиям и решениям Ленин прекрасно понимал, что обстоятельства часто налагают жесткие ограничения на человеческие планы, и даже Сталин сознавал, что его власть небеспредельна. Безумие “Большого скачка” недоступно пониманию, если не знать о непоколебимой вере Мао во всемогущество “субъективных сил”, в то, что люди, когда захотят, действительно могут сокрушать горы и штурмовать небеса. Пусть эксперты рассуждают о возможном и невозможном; революционный порыв преодолевает любые преграды, а сознание преображает материю. Поэтому роль “коммуниста” не просто важнее роли “эксперта” – это альтернатива ей. Всеобщая волна энтузиазма приведет к мгновенной индустриализации Китая уже в 1958 году; страна через века совершит скачок в будущее, где коммунистическое общество начнет функционировать немедленно. Одной из характерных черт преобразований, проводимых Мао, стало появление во дворах бесчисленных плавильных печей, которые позволили Китаю всего за год удвоить производство стали и даже утроить его к 1960 году – прежде чем в 1962 году данный показатель обвалился до уровня, на котором он находился до “Большого скачка”. Другой особенностью стало создание 24 тысяч “народных коммун” – новых крестьянских хозяйств, организованных в 1958 году всего за два месяца. Народные коммуны были целиком и полностью коммунистическим институтом. Ибо коллективизации подверглись не только все аспекты крестьянской жизни, включая семейный быт – в частности, появились общественные ясли, освободившие женщин от домашних дел и ухода за детьми, так что стало можно отправлять их на полевые работы. Было предусмотрено бесплатное распределение шести важнейших услуг, заменивших зарплату и денежный доход, включавших обеспечение продуктами, медицинское обслуживание, образование, похороны, посещение парикмахерской и кинотеатра. Впрочем, система не прижилась. Довольно скоро от нее пришлось отказаться из‐за пассивного сопротивления крестьян, хотя, прежде чем это случилось, новая политика вкупе с силами природы (как во время сталинской коллективизации) успела вызвать массовый голод 1960–1961 годов.

В каком‐то отношении вера Мао в способность преобразования усилием воли основывалась на его вере в “народ”, который готов обновиться и затем, с присущими китайцам умом и прозорливостью, принять творческое участие в великом марше в будущее. Эта вера в целом была романтической верой художника; впрочем, по мнению специалистов, художника не очень хорошего. (“Это лучше картин Гитлера, но хуже картин Черчилля” – так отозвался о творчестве Мао британский ориенталист Артур Уэйли.) Эта же вера заставила Мао, несмотря на скептицизм других коммунистических лидеров, в 1956–1957 годах призвать старую интеллигенцию к участию в кампании “ста цветов”; вождь решил, что под влиянием революции и, возможно, вдохновляясь его личным примером, интеллектуалы уже успели переродиться. (“Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ”.) Когда, в полном соответствии с предвидением более трезвых товарищей, стало очевидно, что освобождение мысли отнюдь не привело к единодушному восславлению нового порядка, это укрепило врожденное недоверие Мао к интеллигенции. Оно блестяще отразилось в десятилетии “культурной революции”, когда высшее образование практически прекратило свое существование, а интеллектуалов принудительно отправляли на “трудовое перевоспитание” в деревню [170] В 1970 году общее количество студентов во всех китайских “учреждениях высшего образования” составляло 48 тысяч человек; в технических вузах обучались 23 тысячи студентов (1969), а в педагогических – 15 тысяч (1969). Отсутствие каких‐либо сведений об аспирантских программах, скорее всего, говорит об отсутствии таковых. В 1970 году к изучению естественных наук приступили 4260 студентов, а социальных наук – 90 студентов. И это в стране с населением в 830 миллионов человек (China Statistics, Tables Т17.4, Т17.8, Т17.10). . Зато вера Мао в крестьян, призванных решать все производственные проблемы “Большого скачка” на основе “соревнования всех школ” (т. е. школ местного крестьянского опыта), ничуть не пострадала. Ведь Мао – причем подтверждение этой мысли он также черпал из диалектики Маркса – был совершенно убежден в необходимости борьбы, конфликта и постоянных противоречий. Китайский лидер считал их не только имманентными существованию, но и способными предотвратить возврат Китая к прежней социальной модели, для которой принципы неизменности и гармонии стали источником слабости. Следовательно, революцию и сам коммунизм нужно было спасать от вырождения путем постоянного возобновления борьбы. И потому революция должна была длиться вечно.