Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Но из‐за этого социалистические страны острее ощутили последствия мирового кризиса 1980‐х годов: их экономическим системам, в частности польской экономике, просто недоставало гибкости для эффективного использования хлынувших ресурсов. Показательно, что из‐за роста цен потребление нефти в Западной Европе в 1973–1985 годах сократилось на 40 %, а в СССР и Восточной Европе – только на 20 % (Köllö, 1990, р. 39). Другими примерами нерационального использования энергии стало резкое увеличение себестоимости производства нефти в СССР, а также истощение нефтяных месторождений в Румынии. В начале 1980‐х Восточную Европу охватил энергетический кризис. Это, в свою очередь, привело к нехватке продуктов питания и промышленных товаров – за исключением тех стран, которые, подобно Венгрии, продолжали заимствовать деньги, ускоряя инфляцию и снижая фактическую заработную плату. Так европейские страны “реального социализма” встретили последнее десятилетие своего существования. Единственным более или менее эффективным средством борьбы с кризисом виделся возврат к традиционной сталинской системе централизованного планирования, по крайней мере там, где такое планирование еще существовало (в Венгрии и Польше, например, оно уже практически не применялось). В 1981–1984 годах это принесло временное облегчение. Внешний долг социалистических стран уменьшился на 35–70 % – за исключением все тех же Венгрии и Польши. Это породило иллюзию, что прежний экономический рост может вернуться без осуществления коренных реформ. Это в свою очередь “привело к «большому скачку назад», к долговому кризису и дальнейшему ухудшению экономического положения” (Köllö, р. 41). И именно тогда СССР возглавил Михаил Сергеевич Горбачев.

Обратимся теперь к политике стран “реального социализма”, поскольку именно политике, как высокой, так и уличной, суждено было в 1989–1991 годах привести к падению коммунизма в СССР и странах Восточной Европы.

С политической точки зрения Восточная Европа всегда являлась ахиллесовой пятой советской системы, а Польша и в меньшей степени Венгрия были ее самым уязвимым местом. Как мы уже видели, после “Пражской весны” большинство европейских коммунистических режимов утратили доверие своих граждан [172] Исключение составляли только менее развитые части Балканского полуострова, в частности Албания, южная часть Югославии и Болгария. Здесь коммунистические партии выиграли первые многопартийные выборы после 1989 года. Однако даже тут слабость коммунистической системы вскоре стала очевидной. . Порядок держался на принуждении, за которым стояла угроза советского военного вмешательства, или, в лучшем случае (как, например, в Венгрии), на большем материальном благополучии и минимуме свобод, поддерживать которые со временем стало невозможно из‐за экономического спада. При этом, за единственным исключением, ни в одной из этих стран никакая организованная политическая или иная публичная оппозиция была просто невозможна. И только в Польше благодаря сочетанию трех факторов такая возможность была реализована. Во-первых, общественное мнение Польши объединяло не только неприятие существующей власти, но и антирусский, антисемитский, католический национализм. Во-вторых, церковь сохранила свою независимую от власти организацию по всей стране. Наконец, в‐третьих, с середины 1950‐х годов рабочий класс регулярно демонстрировал свою политическую мощь, организуя масштабные забастовки. В таких условиях режим предпочитал сохранять терпимость или даже идти на уступки – в 1970 году коммунистический лидер страны даже ушел в отставку, – пока оппозиция не приобрела организованный характер; однако поле для политического маневра у коммунистов угрожающе сузилось. Уже с середины 1970‐х им противостояло организованное рабочее движение, поддерживаемое искушенными в политике интеллектуалами, в основном бывшими марксистами, и все более напористая польская церковь, которую вдохновило состоявшееся в 1978 году избрание польского кардинала первым в истории папой-славянином.

В 1980 году триумф профсоюзного движения “Солидарность”, превратившегося в настоящую общенациональную оппозицию, опирающуюся на массовые забастовки, показал две вещи: коммунистическая власть в Польше исчерпала себя, но свергнуть ее одной агитацией не удастся. В 1981 году церковь и государство, не предавая это гласности, договорились о предотвращении угрозы военного вмешательства СССР (которого серьезно опасались); в результате в стране на несколько лет было введено военное положение, сохранявшее легитимность в глазах и коммунистического руководства, и общества. Порядок довольно легко удалось восстановить, но правительство, по‐прежнему беспомощное перед лицом экономических проблем, ничего не сумело предложить оппозиции, а следовательно, и обществу. Вопрос стоял так: либо в ситуацию все же вмешаются русские, либо режиму довольно скоро придется отказаться от ключевого элемента коммунистического правления – однопартийной системы. Но по мере того как другие коммунистические правительства Восточной Европы с тревогой наблюдали за развитием событий в Польше, тщетно пытаясь не допустить появления в своих странах оппозиции польского образца, становилось все более ясно, что СССР был уже не готов к интервенции.

В 1985 году генеральным секретарем Коммунистический партии Советского Союза стал убежденный сторонник реформ Михаил Горбачев. Это не было случайностью. Прежний генеральный секретарь и глава КГБ Юрий Андропов (1914–1984) в 1983 году фактически порвал с брежневским наследием, но из‐за его болезни и смерти реформы пришлось отложить на два года. Все коммунистические правительства, как внутри, так и за пределами советской орбиты, прекрасно понимали, что близятся радикальные перемены. При этом никто, включая и нового генерального секретаря, не знал, к чему эти новации могут привести.

Эпоха застоя, предмет резкой критики со стороны Горбачева, стала для советской элиты периодом бурного политического и культурного брожения. Речь идет не только о немногочисленной советской “верхушке”, принимавшей реальные политические решения; сюда можно отнести довольно большую часть образованного и технически подготовленного среднего класса, а также различных специалистов, приводивших в движение экономику страны: ученых, техническую интеллигенцию, различного рода экспертов и руководителей предприятий. Сам Горбачев в какой‐то мере принадлежал к этому новому поколению образованных “кадров”: он получил юридическое образование, тогда как классический путь наверх в сталинскую эпоху (а часто и позже) вел от заводского станка – через диплом инженера или агронома – в партийный аппарат. Масштабы этого незримого брожения не стоит оценивать по числу появившихся тогда диссидентов, которых было максимум несколько сотен. Запрещенная или теперь полулегальная (благодаря бесстрашным главным редакторам “толстых журналов”, таких как “Новый мир”) критика и самокритика заполнила культурное пространство брежневского СССР, включая важные сферы партийной и государственной жизни – например, службы безопасности и внешней политики. Без этого внутреннего брожения призыв Горбачева к гласности не вызвал бы столь быстрого и широкого отклика.