Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Особенность маоистской политики заключалась в “сочетании крайних форм вестернизации и частичного возвращения к традиционным моделям”. Традиционной являлась прежде всего структура власти – ведь в Китайской империи (по крайней мере, в периоды сильной, а значит, и легитимной императорской власти) естественными считались безграничное могущество правителя и столь же безграничная покорность подданных (Hu, 1966, р. 241). Тот факт, что 84 % крестьянских хозяйств безмолвно подверглись коллективизации в течение одного только 1956 года, причем без эксцессов, присущих коллективизации в СССР, говорит сам за себя. Для китайских лидеров, как и для советских коммунистов, первейшим приоритетом выступала индустриализация. Убийственная абсурдность “Большого скачка” была обусловлена в первую очередь убеждением нового китайского (и советского) режима в том, что сельское хозяйство способно одновременно обеспечивать промышленное перевооружение и поддерживать себя, причем без каких‐либо капиталовложений со стороны государства. На практике это означало замену “материальных” стимулов на “моральные”, что с поправкой на китайскую действительность выливалось в замену технологий (которых не было) на практически безграничное количество мускульной силы (которая имелась в достатке). В то же время деревня со времен освободительной войны оставалась главной опорой созданной Мао системы, причем в отличие от СССР “Большой скачок” сполна затронул и ее. Вопреки советскому опыту, в маоистском Китае не наблюдалось массовой урбанизации. Лишь в 1980‐е годы доля сельского населения снизилась до 80 %.

Как бы ни шокировали нас крайности правления Мао, под началом которого бесчеловечность и обскурантизм сочетались с сюрреалистическими глупостями откровенной мании величия, не стоит забывать о том, что по сравнению с прозябающими в нищете странами третьего мира дела в Китае обстояли не так уж плохо. Под занавес эпохи Мао душевые показатели потребления продуктов китайцами (в калориях) даже несколько превышали среднеарифметический мировой уровень. Эти цифры были выше, чем в четырнадцати странах Латинской Америки и в тридцати восьми африканских странах. На азиатском фоне Китай также смотрелся неплохо, опережая почти все страны Южной и Юго-Восточной Азии, за исключением Малайзии и Сингапура (Taylor/Jodice, 1983, Table 4.4). Средняя продолжительность жизни возросла с 35 лет в 1949 году до 68 в 1982‐м во многом благодаря значительному (не считая периода великого голода) падению уровня смертности (Liu, 1986, р. 323–324). Поскольку население Китая (даже с поправкой на голод) с 1949 по 1976 год увеличилось примерно с 540 до 950 миллионов человек, очевидно, что китайской экономике удавалось прокормить растущее население, причем даже несколько лучше, чем в начале 1950‐х годов, и чуть‐чуть улучшить его снабжение одеждой (China Statistics, Table Т15.1). Система образования (включая начальную ступень) значительно пострадала как из‐за голода, сократившего посещаемость учебных заведений на 25 миллионов человек, так и от эксцессов “культурной революции”, снизившей ее еще на 15 миллионов. Тем не менее в год смерти Мао в начальной школе училось в шесть раз больше детей, чем в год его прихода к власти, т. е. 96 % всех детей страны по сравнению с 50 % в 1952‐м. Хотя в 1987 году более четверти населения старше двенадцати лет оставалось неграмотным или “полуграмотным” – для женщин этот показатель составлял 38 %, – не будем забывать, что китайская письменность исключительно сложна, и ожидать, что ею овладеет значительная часть родившихся до 1949 года (34 % населения) не стоило (China Statistics, p. 69, 70–72, 695). Словом, если западным скептикам достижения этого периода и не казались убедительными (хотя многим, напротив, не хватало скептицизма), победы Мао должны были высоко оценить индийские или индонезийские наблюдатели, а также большинство изолированных от мира китайских крестьян, чьи ожидания не отличались от ожиданий их отцов.

Тем не менее бесспорно то, что после революции отношения Китая с другими странами значительно осложнились. В особенности это касается его капиталистических соседей. Хотя в годы правления Мао (1960–1975) ВНП на душу населения рос весьма впечатляющими темпами, Китай все же отставал от Японии, Гонконга, Южной Кореи и Тайваня, с которыми не могли не сравнивать свою страну китайские аналитики. В целом же высокий на первый взгляд китайский ВНП не превышал ВНП Канады, уступал ВНП Италии и составлял всего четверть ВНП Японии (Taylor/Jordice, Tables 3.5, 3.6). Катастрофический ломаный курс, которым “великий кормчий” вел страну начиная с середины 1950‐х годов, удавалось сохранять лишь потому, что в 1965 году Мао при поддержке военных поддержал анархическое движение “красных охранников” – хунвейбинов, натравив их на сомневающихся партийных руководителей и интеллектуалов. На какой‐то период “великая культурная революция” парализовала Китай; так продолжалось до тех пор, пока Мао с помощью армии не восстановил порядок и прежнюю систему партийного контроля. Впрочем, к тому моменту Мао доживал последние дни, а реальная поддержка его курса была не слишком велика. В итоге маоизм не пережил смерти своего основателя, наступившей в 1976 году, и последовавшего за нею ареста “банды четырех” – группы ультрамаоистов, возглавляемых вдовой “великого кормчего” Цзян Цин. Пришедший на смену Мао прагматичный Дэн Сяопин немедленно провозгласил новый политический курс.

Новый курс Дэн Сяопина стал в высшей степени откровенным публичным признанием того, что структура “реального социализма” нуждается в радикальных переменах. Впрочем, к началу 1980‐х стало ясно, что кризис переживают все социалистические страны. Темпы роста советской экономики неуклонно снижались от пятилетки к пятилетке, начиная с 1970 года.

Ухудшились практически все основные экономические показатели: ВВП, промышленное и сельскохозяйственное производство, объем инвестиций, производительность труда, доход на душу населения. Советская экономика если и не регрессировала, то продвигалась вперед чрезвычайно медленно. Доля СССР в международной торговле промышленными товарами, и раньше не особенно высокая, также сокращалась. Если в 1960‐е годы Советский Союз в основном экспортировал промышленное оборудование, транспортные средства, металл и изделия из него, то в 1985 году 53 % советского экспорта составляли энергоносители, т. е. нефть и газ. Напротив, почти 60 % импорта приходилось на машины и оборудование, металлы, продукты промышленного производства (СССР, 1987, р. 15–17, 32–33). Советский Союз становился чем‐то вроде “энергетического придатка” более развитых стран – в основном собственных сателлитов в Восточной Европе, в особенности Чехословакии и Германской Демократической Республики. В СССР у этих стран был неограниченный и нетребовательный рынок сбыта, причем для сохранения такого положения им не нужно было исправлять собственные недостатки [171] “Экономисты того времени считали, что советский рынок неисчерпаем, а Советский Союз сможет обеспечить необходимое количество энергии и сырья для непрерывного экономического роста” (Rosati/Mizsei, 1989, р. 10). .