Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Но не следует путать чаяния политической и интеллектуальной элиты с ожиданиями большинства. В отличие от жителей коммунистических стран Восточной Европы, советские люди не знали и не могли знать никакой другой власти, и потому коммунистический режим казался им легитимным и вполне приемлемым. Коммунизм могли сравнивать разве что с немецкой оккупацией 1941–1944 годов, в которой трудно было найти что‐то хорошее. В 1990 году в памяти каждого жителя Венгрии старше шестидесяти еще живы были воспоминания о прежних временах, в то время как жителю СССР, чтобы помнить об этом, надо было дожить почти до 90 лет. Государственный строй Советского Союза не менялся со времен Гражданской войны, а политический режим характеризовался практически непрерывной преемственностью власти. Исключение составляли только территории на западной границе, присоединенные (или повторно обретенные) СССР в 1939–1940 годах. Это было что‐то вроде прежней царской империи при новом управлении. Именно поэтому вплоть до конца 1980‐х годов СССР почти не сталкивался с политическим сепаратизмом. Сепаратистские тенденции отмечались только в Прибалтийских республиках, которые с 1918 по 1941 год были независимыми государствами, на Западной Украине, до 1918 года входившей в империю Габсбургов, и, возможно, в Молдавии (бывшей Бессарабии), с 1918 по 1940 год принадлежавшей Румынии. Но даже в Прибалтике откровенных диссидентов было ненамного больше, чем в России (Lieven, 1993).

В довершение всего советский режим не просто вырос и укоренился на местной почве – со временем даже в партию, поначалу гораздо сильнее представленную великороссами, стало вступать почти столько же жителей Прибалтийских и Закавказских республик, – но сам народ каким‐то неведомым образом приспосабливался к режиму, по мере того как режим приспосабливался к нему. Как писал сатирик-диссидент Зиновьев, “новый советский человек” действительно появился, пусть даже он (или она, если имелась в виду женщина, что маловероятно) соответствовал своему официальному образу не больше, чем все остальное в СССР. Он или она чувствовали себя в системе довольно уверенно (Zinoviev, 1979). Система обеспечивала гарантированное трудоустройство и полный комплекс социальных услуг – скромный, но доступный. Советский человек жил в социально и экономически эгалитарном обществе и обладал по крайней мере одним из приписываемых социализму преимуществ – “правом на лень”, упоминавшимся Полем Лафаргом (Lafargue, 1883). Более того, большинству советских людей брежневская эпоха казалась не “застоем”, а наилучшим временем в их жизни, жизни их родителей и даже дедушек и бабушек.

Неудивительно поэтому, что реформаторы столкнулись не только с противодействием бюрократии, но и с сопротивлением многих простых людей. С характерным для представителя элиты раздражением один из сторонников реформ писал:

Наша система породила людей, материально зависимых от общества, которые больше стремятся получать, а не отдавать. К этому привела политика так называемого эгалитаризма <���…> пропитавшая советское общество насквозь. <���…> Тот факт, что наше общество разделено на два класса – тех, кто принимает решения и распределяет, и тех, кто подчиняется и получает, является огромным тормозом общественного развития. Homo soveticus одновременно является и балластом, и препятствием. С одной стороны, он противится реформам, а с другой стороны, выступает в роли основы существующей системы (Afanassiev, р. 13–14).

С социально-политической точки зрения СССР был стабильным государством. Отчасти эта стабильность была обусловлена изоляцией от внешнего мира, основанной на страхе и цензуре, но дело было не только в этом. Случайно ли то, что в СССР не было студенческих волнений, подобных волнениям 1968 года в Польше, Чехословакии и Венгрии? И что даже после прихода Горбачева к власти реформаторское движение почти не затронуло молодежь? (Исключение составляли только Прибалтийские республики.) Что это было скорее “восстание тридцати– и сорокалетних”, т. е. поколения, появившегося на свет после Второй мировой войны, но до начала комфортного брежневского “оцепенения”? Требование перемен никоим образом не шло снизу.

Оно, как и следовало ожидать, пришло “сверху”. Пока по‐прежнему неясно, каким образом убежденному и искреннему стороннику реформ удалось 15 марта 1985 года занять пост главы КПСС, который в свое время занимал Сталин. Подробности тех событий мы узнаем не раньше, чем последние страницы советского периода окончательно станут достоянием истории и перестанут быть поводом для обвинений и самооправданий. Впрочем, здесь важны не столько тонкости кремлевской политики, сколько те два условия, благодаря которым у власти оказался такой человек, как Горбачев. Во-первых, убежденных сторонников социализма крайне возмущало разложение партийного руководства, характерное для эпохи Брежнева. А коммунистическая партия, даже вырождающаяся, не могла существовать без искренних лидеров-социалистов; точно так же невозможно представить себе католическую церковь без епископов и кардиналов, выступающих носителями настоящей веры. Во-вторых, образованные и технически компетентные слои, приводившие в движение советскую экономику, прекрасно понимали, что без радикальных, фундаментальных изменений систему ожидает неизбежный крах. Кризис назревал не только из‐за низкой эффективности и негибкости системы, но и потому, что слабеющая экономика была уже не в силах удовлетворять все потребности военной сверхдержавы. Уровень военных расходов дошел до опасной отметки уже в 1980 году, когда впервые за много лет советские вооруженные силы приняли непосредственное участие в войне. Пытаясь обеспечить хотя бы минимум стабильности в соседнем Афганистане, Советский Союз ввел свои войска на территорию этого государства, которым с 1978 года руководили местные коммунисты. Народно-демократическая партия Афганистана состояла из двух враждующих фракций, каждая из которых восстановила против себя местных землевладельцев, мусульманское духовенство и других сторонников прежнего порядка такими “нечестивыми” мерами, как земельная реформа и предоставление гражданских и политических прав женщинам. С начала 1950‐х годов и с молчаливого согласия Запада Афганистан тихо пребывал в советской сфере влияния. Однако ввод советских войск на его земли США сочли серьезным выпадом в отношении “свободного мира”. Американцы наладили бесперебойное снабжение мусульманских фундаменталистов деньгами и оружием через Пакистан. Как и ожидалось, афганские власти при поддержке советской армии без особого труда взяли под контроль крупные города, но СССР это стоило очень дорого. Афганистан превратился – как и рассчитывали некоторые американские политики – в советский Вьетнам.