Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

И все же сторонники экологической политики – богатые и не очень – были правы. В обозримом будущем темпы экономического развития придется свести к уровню, позволяющему поддерживать его “устойчивость” – несмотря на расплывчатость этого понятия, – а в долгосрочной перспективе установить равновесие между человечеством, потребляемыми им ресурсами (возобновляемыми) и его влиянием на окружающую среду. Никто не знал и мало кто решался предположить, как именно это можно сделать и при какой численности населения, уровне развития техники и потребления станет возможным подобное равновесие. Разумеется, научные исследования указали бы, как избежать необратимых последствий экологического кризиса, но проблема поиска равновесия была не научно-технической, а социально-политической. С полной уверенностью можно было утверждать лишь одно. Подобное равновесие окажется несовместимо с мировой экономикой, основанной на бесконечной гонке за прибылью, в которой экономические предприятия, созданные именно с этой целью, соревнуются в условиях глобального мирового рынка. С точки зрения защиты окружающей среды, если у человечества и есть будущее, то в нем не должно быть места капитализму “кризисных десятилетий”.

Сами по себе проблемы мировой экономики, за одним исключением, представлялись менее серьезными. Мировой экономический рост не прекратится и без каких‐либо особых мер. Если верна периодизация Кондратьева (см. с. 87), то человечество еще до конца второго тысячелетия должно было вступить в новую эру подъема. Впрочем, ее наступление может быть несколько отсрочено из‐за дезинтеграции советского социализма, анархии и вооруженных конфликтов в некоторых регионах, а также излишней приверженности идеалам свободной торговли, которая всегда вызывала больше энтузиазма у экономистов, чем у историков экономики. Тем не менее масштабы этой новой экспансии обещали быть огромными. Как мы уже видели, “золотая эпоха” затронула прежде всего страны “развитой рыночной экономики” – а это примерно двадцать государств с совокупным населением около 600 миллионов человек (1960). Глобализация и международное перераспределение производства будут, как предполагалось, продолжаться, вовлекая в мировую экономическую систему большую часть оставшихся 6 миллиардов. Даже закоренелые пессимисты не станут отрицать, что такая перспектива выглядела весьма благоприятной для бизнеса.

Серьезной проблемой, которая портила общую картину, было очевидно необратимое расширение пропасти между бедными и богатыми странами. Этот процесс несколько ускорился из‐за отрицательного влияния кризиса 1980‐х годов на значительную часть третьего мира, а также пауперизации многих бывших социалистических стран. На фоне резкого увеличения численности населения в развивающихся государствах рост этой пропасти, скорее всего, должен был продолжиться. Убеждение неоклассических экономистов, согласно которому неограниченная международная торговля позволит более бедным странам приблизиться в своем развитии к богатым, противоречит как опыту истории, так и здравому смыслу [218] Гонконг, Сингапур, Тайвань и Южная Корея, которые обычно приводят в качестве успешных примеров стимулируемой экспортом индустриализации, составляют менее 2 % населения стран третьего мира. . Глобализация экономики, которая в течение многих поколений развивалась в рамках растущего неравенства, почти неизбежно усугубляла эти проблемы.

Как бы то ни было, экономическая деятельность не существует и не может существовать вне более широкого контекста, а также определяемых ею последствий. Как мы убедились выше, в конце двадцатого века три аспекта мировой экономики внушали вполне обоснованные опасения. Прежде всего, новые технологии продолжали вытеснять человеческий труд из сферы производства товаров и услуг, не создавая взамен достаточного количества рабочих мест и не гарантируя темпов экономического роста, необходимых для их создания. Поэтому лишь немногие западные аналитики всерьез рассматривали перспективу хотя бы временного возвращения к полной занятости “золотой эпохи”. Во-вторых, в то время как труд по‐прежнему являлся главным фактором производства, в процессе глобализации экономики индустриальные мощности перемещались из богатых стран с высокой стоимостью труда в страны, чьим основным преимуществом при прочих равных условиях были дешевые рабочие руки и мозги. Результатом этого станут две вещи (или одна из них): перераспределение рабочих мест между регионами с высокой и низкой зарплатой и – в соответствии с законами свободного рынка – падение уровня заработной платы в тех регионах, где он высок, под давлением глобальной конкуренции. Страны ранней индустриализации, в частности Великобритания, скорее всего, начнут эволюционировать в направлении экономик с дешевой рабочей силой, что чревато тяжелыми социальными последствиями. Кроме того, на этой основе им все равно не удастся конкурировать с “новыми индустриальными странами”. В прошлом подобные проблемы решались при помощи соответствующей государственной политики, т. е. протекционизма. Однако – и в этом состоит еще один настораживающий аспект мировой экономики fin de siècle – бурный рост вкупе с идеологией свободного рынка ослабил или вообще устранил большую часть механизмов, позволяющих сглаживать социальные последствия экономических неурядиц. Мировая экономика постепенно приобретает черты мощного и не поддающегося регулировке двигателя. В итоге неясно, возможно ли его контролировать в принципе, и если да, то кто должен это делать.

Сказанное затрагивает множество экономических и социальных проблем, которые стоят более остро в одних странах – например, в Великобритании – и менее остро в других – например, в Южной Корее.

Основой экономического чуда “золотой эпохи” стало увеличение реальных доходов населения в странах “развитой рыночной экономики” – ведь экономике, основанной на массовом потреблении, требуются многочисленные потребители, способные покупать высокотехнологичные товары длительного пользования [219] Далеко не все знают о том, что доля экспорта развитых стран (за исключением США) в страны третьего мира в 1990 году была меньше, чем в 1938‐м. Запад (включая США) в 1990 году отправлял в третий мир менее 1/5 своего экспорта (Bairoch, 1993, Table 6.1, p. 75). . Большую часть этих доходов составляла заработная плата, полученная на высокооплачиваемых рынках труда. Но теперь само существование таких рынков оказалось под вопросом, хотя наличие многочисленных потребителей было как никогда необходимо для успешного функционирования экономики. Разумеется, в богатых странах потребительский рынок несколько стабилизировался благодаря переходу значительной части рабочей силы из сферы производства в сферу услуг (в которой, как правило, рабочие места более стабильны), а также благодаря значительному росту социальных выплат (по большей части за счет взимаемых государством налогов). В конце 1980‐х годов на все эти выплаты приходилось около 30 % совокупного ВНП развитых стран Запада, тогда как в 1920‐е годы – менее 4 % (Bairoch, 1993, p. 174). Сказанное, кстати, объясняет, почему обвал фондовой биржи на Уолл-стрит в 1987 году – крупнейший после 1929 года – не привел к мировой депрессии, как в 1930‐е годы.