Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Индустриализация отсталого мира еще не входила в стратегические планы, даже в странах, находящихся на юге Латинской Америки, где было бы логично перерабатывать такие производимые на месте продукты питания, как мясо, в более легко транспортируемую консервированную солонину. К тому же консервирование сардин и бутилирование портвейна не привели к индустриализации в Португалии, на что, собственно, никто и не рассчитывал. В действительности основная схема, сложившаяся в уме большинства северных правительств и предпринимателей, предполагала, что страны зависимого мира должны платить за импорт готовых изделий своими первичными продуктами. Это было основой экономики в эпоху до начала Первой мировой войны в странах, зависимых от Великобритании ( Век империи, глава 2), хотя, за исключением государств, куда капитализм был завезен белыми поселенцами, зависимый мир тогда не был особенно привлекательным рынком для производителей. Триста миллионов жителей Индостана и четыреста миллионов китайцев были слишком бедны, чтобы покупать какие‐либо привозные товары, и обеспечивали свои повседневные потребности с помощью местных товаров. К счастью для Великобритании, в эпоху ее экономической гегемонии их грошовых заработков было достаточно, чтобы поддерживать работу хлопчатобумажного производства в Ланкашире. Интересы этой державы, как и всех северных производителей, очевидно, состояли в том, чтобы сделать рынок отсталых стран полностью зависимым от их продукции, т. е. увековечить его аграрную специализацию.

Стояла такая цель или нет, достичь ее северные страны не смогли, отчасти потому, что локальные рынки, созданные благодаря включению местных экономик в мировое рыночное сообщество, занимавшееся куплей и продажей, стимулировали развитие местного производства потребительских товаров, которые стало дешевле производить на месте, а отчасти потому, что многие экономики зависимых регионов, особенно азиатские, являлись сложными структурами с длительной историей процессов производства, высокой степенью разветвленности и мощными техническими и человеческими ресурсами и потенциалом. Поэтому в портовых городах – гигантских складах транзитных грузов, которые стали главными связующими звеньями между Севером и странами третьего мира (от Буэнос-Айреса и Сиднея до Бомбея, Шанхая и Сайгона), начала развиваться местная промышленность, временно защищавшая экономику от импорта, даже если это не входило в планы их властей. Не требовалось больших усилий, чтобы убедить производителей текстиля в Ахмадабаде или Шанхае, неважно, местных или представителей какой‐нибудь иностранной фирмы, снабжать ближайший индийский или китайский рынок хлопчатобумажными изделиями, которые до этого по высокой цене импортировались из далекого Ланкашира. Фактически этот переворот, явившийся последствием Первой мировой войны, подорвал британское текстильное производство.

И все же, когда мы думаем, каким логичным казалось предсказание Маркса, что в конце концов промышленная революция распространится на остальной мир, остается лишь удивляться, сколь мал был отток промышленности из мира развитого капитализма перед окончанием “века империи”, вплоть до 1970‐х годов. В конце 1930‐х годов существенные изменения на мировой карте индустриализации появились лишь вследствие советских пятилетних планов (см. главу 2). Даже в 1960‐е годы старые индустриальные центры Западной Европы и Северной Америки производили более 70 % мирового объема валовой продукции и почти 80 % мировой “условно чистой промышленной продукции”, т. е. объема промышленного производства (Harris, 1987, р. 102–103). По-настоящему резкий отрыв от старого Запада (включая мощный подъем промышленности Японии, которая в 1960 году обеспечивала лишь около 4 % мирового промышленного производства) произошел в последней трети двадцатого века. Лишь в начале 1970‐х годов экономисты начинают писать книги о “новом международном разделении труда”, т. е. о начале деиндустриализации старых промышленных центров.

Несомненно, империализму времен прежнего “международного разделения труда” была присуща тенденция к укреплению промышленной монополии стран, являвшихся старыми индустриальными центрами. В этом отношении марксисты в период между мировыми войнами, к которым после Второй мировой войны присоединились сторонники различных версий “теории зависимости”, имели основания для своих атак на империализм как способ закрепить отсталые страны в состоянии отсталости. Но, как ни парадоксально, именно относительное несовершенство развития капиталистической мировой экономики, а точнее транспорта и средств связи, обеспечивало локализацию промышленности в развитых странах. В логике прибыльного предприятия и накопления капитала не было ничего, что навечно могло бы удержать производство стали в Пенсильвании или Руре, хотя неудивительно, что правительства промышленно развитых стран, особенно склонных к протекционизму или обладавших обширными колониями, делали все возможное, чтобы не дать потенциальным конкурентам нанести урон собственным производителям. Но даже правительства империй могли иметь причины для индустриализации своих колоний, хотя единственной страной, делавшей это систематически, была Япония, развивавшая тяжелую промышленность в Корее (аннексированной в 1911 году) и, после 1931 года, в Маньчжурии и на Тайване, поскольку эти богатые ресурсами колонии находились достаточно близко от бедной природными ресурсами Японии, чтобы напрямую обеспечивать развитие национальной промышленности. Когда во время Первой мировой войны выяснилось, что производственные мощности самой большой из колоний, Индии, недостаточны для обеспечения обороноспособности и промышленной независимости, это привело к политике правительственного протекционизма и прямого участия в промышленном развитии страны (Misra, 1961, р. 239, 256). Если война заставила даже имперских чиновников почувствовать недостатки слабой колониальной промышленности, то депрессия 1929–1933 годов оказала на них финансовое давление. С уменьшением поступлений от сельского хозяйства доходы колониального правительства приходилось увеличивать путем более высоких пошлин на промышленные товары, включая товары, произведенные в метрополиях – Великобритании, Франции или Голландии.

Впервые западные фирмы, которые до этого импортировали товары беспошлинно, получили стимул для организации местных производственных мощностей на этих отдаленных рынках (Holland, 1985, р. 13). Однако даже с учетом войны и кризиса страны зависимого мира в первой половине “короткого двадцатого века” оставались в основном аграрными. Именно поэтому “большой скачок” мировой экономики в третьей четверти двадцатого века обусловил столь резкий поворот в их судьбе.