Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

СССР и США подвергли свои экономические системы слишком большим перегрузкам и деформациям в процессе масштабной и крайне дорогостоящей гонки вооружений, однако мировая капиталистическая система смогла справиться с тремя триллионами долларов долгов – главным образом на военные расходы, – в которых в 1980‐е годы завязли США, до этого являвшиеся самым большим государством-кредитором. В то же время груз военных расходов СССР в восьмидесятые взять на себя никто не смог, а они составляли гораздо большую долю в производстве (почти 25 %) по сравнению с 7 % от огромного валового национального продукта США. Благодаря историческому везению и проводимой Соединенными Штатами политике экономика зависимых от них стран постепенно стала столь процветающей, что начала превосходить их собственную. К концу 1970‐х годов производство в странах Европейского сообщества и Японии, вместе взятых, на 60 % превышало производство в США. И наоборот, союзники Советского Союза и зависимые от него государства так и не встали на ноги. Они оставались источником ежегодной утечки десятков миллиардов из советского бюджета. Москва надеялась, что отсталые страны мира, в географическом и демографическом отношении составлявшие 80 % земного шара, после того как в них произойдут революции, перевесят мировое господство капитализма. Однако они не имели развитой экономики. В технической области, где превосходство Запада стремительно увеличивалось, они вообще не выдерживали конкуренции. Одним словом, “холодная война” с самого начала была войной неравных противников.

Но социализм погубило не противостояние капитализму и олицетворявшей его сверхдержаве. Скорее всего, причиной этого стало сочетание все более очевидных и разрушительных дефектов социалистической экономики и все ускорявшегося вторжения в нее гораздо более передовой, влиятельной и динамичной мировой капиталистической экономики. Идеологи “холодной войны” считали капитализм и социализм, т. е. “свободный мир” и “тоталитаризм”, двумя краями непреодолимой пропасти и отвергали любую попытку преодолеть эту пропасть, но если не брать в расчет возможность взаимного самоубийства в ядерной войне, именно эта пропасть и гарантировала выживание слабейшего соперника. Скрытая за железным занавесом, даже малоэффективная и ослабленная, планируемая сверху, командная экономика все же была жизнеспособной (может быть, она постепенно ослабевала, однако не выказывала никаких признаков скорого коллапса) [80] Возьмем крайний случай – маленькую горную коммунистическую Республику Албанию, бедную и отсталую, но жизнеспособную на протяжении примерно тридцати лет, когда она была фактически отрезана от остального мира. Лишь после того как стены, ограждавшие ее от мировой экономики, были снесены, она рухнула, превратившись в груду экономического мусора. . Именно взаимодействие экономических систем социалистического типа с мировой капиталистической экономикой, начавшееся в 1960‐е годы, расшатало социализм. Когда в 1970‐е годы социалистические лидеры решили воспользоваться открывшимися перед ними возможностями мирового рынка (высокими ценами на нефть, доступными внешними займами и т. д.) вместо того, чтобы решать трудную проблему реформирования своей экономической системы, они сами вырыли себе яму (см. главу 16). Парадокс “холодной войны” заключался в том, что Советский Союз был побежден и в конце концов уничтожен не конфронтацией, а разрядкой.

Тем не менее в одном вашингтонские апологеты “холодной войны” не ошибались. Реальная “холодная война”, что мы легко можем видеть в ретроспективе, закончилась вашингтонской встречей на высшем уровне в 1987 году. Однако в мировом масштабе ее нельзя было признать законченной, пока СССР не перестал быть сверхдержавой или державой вообще. Не так просто отменить сорокалетний период страхов, подозрений и выращивания военно-промышленных монстров. Колеса военной машины продолжали крутиться с обеих сторон. Подверженные профессиональной паранойе, секретные службы продолжали считать каждое действие противоположной стороны коварным ходом, направленным на усыпление бдительности противника. И лишь после крушения советской империи в 1989 году, распада и исчезновения самого СССР в 1989–1991 годах стало невозможно притворяться и верить в то, что ничего не изменилось.

Но что же произошло на самом деле? “Холодная война” изменила международную сцену в трех отношениях. Во-первых, она отодвинула на второй план или вообще ликвидировала все прочие виды конфликтов и противостояний, формировавших мировую политику до Второй мировой войны.

Некоторые из них исчезли, когда ушли в прошлое империи “века империи”, а с ними и соперничество колониальных держав за контроль над зависимыми территориями. Другие конфликты прекратились потому, что все “великие державы”, кроме двух, переместились во второй или третий эшелон международной политики и их взаимоотношения имели теперь сугубо локальное значение. Франция и Западная Германия после 1947 года зарыли топор войны не потому, что отпала вероятность нового франко-германского столкновения (французское правительство думало о нем постоянно), а потому, что их совместная принадлежность к лагерю США и гегемония Вашингтона в Западной Европе не давали возможности Германии выйти из‐под контроля. Но даже при таких условиях удивительно, как скоро исчезла из виду главная забота государств после больших войн – забота победителей о восстановлении побежденных и забота побежденных о том, как преодолеть последствия своего поражения. Мало кто на Западе был всерьез озабочен скорым возвращением статуса великих держав Западной Германии и Японии, перевооруженных, хотя и не обладавших еще ядерным оружием, поскольку обе они фактически являлись послушными членами альянса, в котором главенствовали Соединенные Штаты. Даже Советский Союз и его сателлиты, хотя и предупреждали о германской опасности, горький опыт столкновения с которой у них имелся, делали это скорее из пропагандистских целей, чем вследствие реального страха. Москва опасалась не вооруженных сил Германии, а ракет НАТО, размещенных на ее территории. Однако после “холодной войны” могли возникнуть и другие конфликты между государствами.

Во-вторых, “холодная война” заморозила соотношение сил в мире и таким образом стабилизировала по сути своей временное и неустойчивое положение дел. Наиболее ярким примером этого стала Германия. В течение сорока шести лет она оставалась разделенной де-факто, если не де-юре, на несколько секторов: западный, который в 1949 году стал Федеративной Республикой Германии, средний, ставший Германской Демократической Республикой в 1954 году, и восточный, лежащий за Одером и Нейссе. Этот сектор, выслав из него большую часть немецкого населения, поделили между собой Польша и Советский Союз. Благодаря окончанию “холодной войны” и распаду СССР два западных сектора вновь объединились, а аннексированная СССР территория Восточной Пруссии оказалась отрезанной от остальной России Литвой, которая теперь стала независимым государством. Польше же пришлось довольствоваться обещаниями Германии признать границы 1945 года, которым она не верила. Но стабилизация еще не означала мира. За исключением Европы, во времена “холодной войны” в остальных частях света продолжали воевать. В период с 1948 по 1989 год едва ли можно найти хотя бы год без серьезного вооруженного конфликта в мире. Однако все эти конфликты контролировались и подавлялись из страха, что они могут спровоцировать ядерную войну между сверхдержавами. Ирак издавна регулярно покушался на Кувейт – маленький, богатый нефтью британский протекторат на северном побережье Персидского залива, получивший независимость в 1961 году. Эти притязания не приводили к войне, пока Персидский залив являлся горячей точкой в конфронтации двух сверхдержав. До 1989 года было ясно, что СССР – главный поставщик оружия Ираку – мог предотвратить любые региональные авантюры Багдада.