Эрик Хобсбаум - Эпоха крайностей. Короткий двадцатый век (1914–1991)

Войны во Вьетнаме и на Ближнем Востоке ослабили США, хотя и не изменили мировой баланс сил между сверхдержавами и природу их конфронтации в различных очагах “холодной войны”. Тем не менее между 1974 и 1979 годами по земному шару прокатилась новая волна революций (см. главу 15). Этот третий цикл политических сдвигов в истории “короткого двадцатого века” действительно выглядел так, будто общий баланс сил начал меняться не в пользу Соединенных Штатов. Несколько режимов в Африке, Азии и Латинской Америке встали на сторону Советов и предоставили Советскому Союзу военные и, что очень важно, военно-морские базы за пределами его территории. Именно совпадение по времени этой третьей волны революций с публичным поражением и отступлением США и породило “вторую холодную войну”. Кроме того, сыграли свою роль оптимизм и самодовольство брежневского СССР в 1970‐е годы. Эта фаза “холодной войны” сочетала в себе локальные войны в странах третьего мира, в которых косвенно участвовали США (которые больше не повторяли ошибок Вьетнама и не использовали собственные войска), и небывалое ускорение гонки ядерных вооружений, причем второе становилось гораздо более безрассудным, чем первое.

Поскольку ситуация в Европе столь очевидно стабилизировалась (ее не поколебали ни революция в Португалии, ни конец режима Франко в Испании) и все границы были четко определены, обе сверхдержавы фактически перенесли свое противоборство в страны третьего мира. Разрядка в Европе позволила Соединенным Штатам под руководством Никсона (1968–1974) и Киссинджера одержать две важные победы: изгнать Советы из Египта и, что было гораздо важнее, неофициально втянуть Китай в антисоветский блок. Однако новая волна революций, направленных на свержение консервативных режимов, мировым защитником которых провозгласили себя США, вновь предоставила СССР шанс перехватить инициативу. Когда рухнувшая португальская империя в Африке (Ангола, Мозамбик, Гвинея-Бисау и Острова Зеленого Мыса) перешла под власть коммунистов, а революция, свергнувшая императора Эфиопии, сориентировалась на восток, когда быстро растущий советский военно-морской флот получил новые базы по обе стороны Индийского океана, когда был свергнут шах Ирана, настроение, близкое к истерии, охватило американский народ и правительство. Чем еще, кроме поразительного невежества в топографии Азии, можно объяснить тогда всерьез заявленную позицию Америки, согласно которой ввод советских войск в Афганистан являлся первым этапом броска Советов к берегам Индийского океана и Персидского залива? [79] Предположение, что никарагуанские сандинисты представляют военную угрозу для США, поскольку способны за несколько дней совершить на грузовиках марш-бросок к техасской границе, – еще один весьма характерный пример геополитики на уровне средней школы.

Необоснованная самоуверенность Советов подогревала эти настроения. Задолго до того, как американские пропагандисты объяснили (задним числом), как Соединенные Штаты сумели выиграть “холодную войну”, подорвав силы своего врага, брежневский режим начал сам разрушать себя, ринувшись в программу перевооружения, увеличивавшую оборонные расходы на 4–5 % в год (в реальном выражении) в течение двадцати лет с 1964 года. Эта гонка была бессмысленной, хотя и приносила удовлетворение Советскому Союзу, поскольку он получил возможность утверждать, что к 1971 году достиг паритета с США в размещении ракет, а к 1976 году даже превзошел их на 25 % (при этом СССР намного отставал от Америки по числу боеголовок). Даже небольшого советского ядерного арсенала оказалось достаточно, чтобы сдерживать США во время Кубинского кризиса, теперь же обе стороны имели возможность превратить территорию противника в руины. Систематические попытки Советов обеспечить присутствие своего военно-морского флота во всех океанах (или, точнее, под их поверхностью, поскольку его главную мощь составляли ядерные подводные лодки) были не слишком разумны в стратегическом отношении, но по крайней мере обоснованны – как политический жест сверхдержавы, желавшей демонстрировать миру свою мощь. Однако сам факт, что СССР больше не соглашался на прежнее разграничение сфер мирового влияния, американские сторонники “холодной войны” расценивали как явное доказательство того, что превосходству Запада скоро придет конец, если только оно не будет подтверждено демонстрацией силы. Об этом говорила и все увеличивающаяся самоуверенность, приведшая Москву к отходу от постхрущевской политики осторожности в международных делах.

Истерика Вашингтона, безусловно, не имела под собой никаких оснований. В реальном выражении мощь США, в отличие от их престижа, по‐прежнему значительно превосходила мощь СССР. Что касается экономики и технического уровня этих двух лагерей, то превосходство Запада (и Японии) было бесспорно. Советы, грубые и неповоротливые, с помощью титанических усилий могли попытаться выстроить экономику образца 1890‐х годов в любой точке мира (см. Jowitt, 1991, р. 78). Но что с того, что СССР к середине 1980‐х годов производил на 80 % больше стали, в два раза больше чугуна и в пять раз больше тракторов, чем США, если он не был в состоянии создать современную экономику, зависящую от наличия микрочипов и программного обеспечения (см. главу 16)? Не имелось совершенно никаких свидетельств или просто вероятности того, что СССР хочет войны (за исключением, возможно, войны с Китаем), не говоря уже о планах военного нападения на Запад. Невероятные сценарии ядерной атаки, разрабатывавшиеся в 1980‐е годы яростными сторонниками “холодной войны” и официальной пропагандой, были ею и порождены. Но они убедили Советы, что упреждающий ядерный удар Запада по СССР возможен или даже (как казалось им в 1983 году) уже близок (Walker, 1993, chapter 11), а также положили начало массовому европейскому движению за мир и против ядерных вооружений в период “холодной войны” и кампании против размещения в Европе ракет среднего радиуса действия.

Историки двадцать первого века, далекие от непосредственных впечатлений 1970‐х и 1980‐х годов, будут озадачены очевидным безумием этого обострения военной лихорадки, апокалиптической риторикой и зачастую весьма странной международной политикой Соединенных Штатов, особенно в первые годы правления президента Рейгана (1980–1988). Им придется понять всю глубину переживаний, вызванных поражением, бессилием и публичным позором, терзавших американский политический истеблишмент в 1970‐е годы. Они еще усугубились из‐за деградации института президентской власти в годы правления Ричарда Никсона (1968–1974), вынужденного уйти в отставку из‐за грязного скандала, после чего к руководству страной пришли два его довольно серых преемника.