Далия Трускиновская - Вологодские заговорщики

Утром Глеб действительно истопил баню и отправил туда Деревнина с Митькой — тот где-то выучился разминать все косточки и парить до полного блаженства. Для того с лета были запасены веники — березовые, «царские» липовые, целебные крапивные. По второму пару пошли сам Глеб, Чекмай и Гаврюшка. Последней, как полагается по правилам, пошла баба — Ульянушка.

Попарившись, мужчины в ожидании хозяйки пили квас и говорили о важных делах.

Деревнин рассказал, как он отправился к отцу Памфилу искать внука, как отец Памфил поднял переполох и, прибежав в храм, стал расспрашивать тех из причта, кто там случился, о своем пономаре. Деревнин стоял поодаль и плохо видел, с кем разговаривает поп. Но кто-то навел отца Памфила на мысль, что парнишка ушел с обозом в Холмогоры; может статься, шутки ради сманили старшие парни, а может, сам вдруг пожелал. И вроде даже видели его рано утром на реке, на берегу, где сани для обоза снаряжали.

Старый подьячий признался: это было очень похоже на правду, потому что внук и в Москве-то, сидя дома, скучал, но там его хоть на двор выпускали, позволяли играть с ребятишками, а в Вологде вмиг приставили к взрослому занятию. Гаврюшка пытался объяснить, что ему в церкви понравилось, но дед велел помолчать.

Нужно было догнать тот обоз и воротить внука. Этого желали оба — и отец Памфил, и Деревнин. Вдвоем и пустились в погоню.

Кто напал в лесу на санки, в которых ехали Деревнин и отец Памфил, подьячий не понял. Но священник явно знал налетчика — увидев, принялся его ругать так, как можно ругать непутевего знакомца. За это он получил кистенем в висок. Следующий удар достался Деревнину, но прошел вскользь. Подьячего спасло то, что он, чуть уклонившись, вывалился из саней, и никто не стал проверять, жив или помирает. Налетчики, которых было двое, хлестнули лошадь Еремея, и она убежала вместе с санками, а сами они ускакали верхами.

Деревнин не понимал, что все это значит, и решил на всякий случай укрыться в лесу, подальше от дороги. Как всякий городской житель, он ходить по лесу не умел и вскоре заблудился. С большим трудом и немалое время спустя он выбрался на дорогу, однако ноги почти не слушались. Хорошо еще, что при нем остался посох — тот высокий посох, без которого пожилой человек дворянского звания из дому не выходит.

— Велик Господь, — сказал Глеб. — Ты, Иван Андреич, выменяй образ Димитрия Солунского, он у нашего Чекмая любимый святой и во всех делах помогает.

— Нет такого христианского имени — Чекмай, — ответил Деревнин. — Как тебя крестили?

— Того тебе знать пока не надобно, — ответил Чекмай. — Глеб верно говорит — молись святому Димитрию Солунскому.

— А ведь ты мне не веришь, — заметил подьячий.

— Ты не пресвятая Троица, чтобы тебе верить. Я тут по важному делу, и пока не справлюсь — звать меня Чекмаем. Вот и весь сказ.

— И космы ты отрастил. Точно ли в нашего Бога веруешь? — забеспокоился Деревнин. — Может, ты из здешних диких народов?

— Символ Веры тебе прочесть?

— Да будет вам, что это вы, в самом деле?! — вдруг заголосил Митька. — Иван Андреич, это он не со зла! Он и меня так словом припечатать может — только держись! Да что ж это, Иван Андреич?! Мы тебя из лесу вытащили, а ты нам такие гнилые слова говоришь! Да я за Чекмая!.. Я за него и на смерть пойду, коли что!

— Ого… — прошептал Глеб.

— Будет тебе, Митя, — усмехнулся Чекмай и похлопал приятеля по плечу. — Знаю, что ты мне друг истинный. А теперь давайте решать, что делать с Иваном Андреичем и Гаврюшей. Выпускать их на волю нельзя — кто пытался утопить Гаврюшку и убить Ивана Андреича, от своей затеи не отступится, и не всегда я рядом окажусь. Где-то их двоих до поры нужно спрятать…

— Утопить? Гаврюшку?.. — Деревнин впервые услышал о покушении и ушам своим не поверил. Но Митька, сильно обидевшийся за Чекмая, снова заголосил:

— Да кабы Чекмай твоего внука из проруби не вытащил, он бы уж давно рыб кормил! Да кабы Чекмай его на руках бегом сюда не принес да не кинулся отогревать, его бы двенадцать сестриц-лихоманок по сей день трясли! И в могилу бы свели, кабы не Чекмай!

Деревнин повернулся к внуку, что сидел возле рабочего стола Глеба и втихомолку пытался изобразить угольком на четвертушке бумаги человеческое лицо.

— Гаврюшка! Что еще за прорубь?!

И Гаврюшка честно рассказал о событиях той ночи.

Деревнин задумался, и крепко задумался.

— Ты-то что в такую пору на берегу делал? — спросил он Чекмая.

— Домой, в Заречье, шел, — буркнул тот.

Тогда Деревнин с трудом встал и вдруг бухнулся перед Чекмаем на колени.

— Прости меня, дурня старого! Прости, Христа ради.

— Бог простит, — отвечал Чекмай, несколько удивленный; он не знал, что значил внук для старого подьячего.

Глеб помог Ивану Андреичу встать.

— Хочу тебе отслужить, — сказал Деревнин. — Ты наш род от истребления спас, ты это понимаешь? Не стало бы внука — мне и жить незачем, сыны мои давно померли, Авдотья девок родила…

— А ведь можешь отслужить. Ты, Иван Андреич, ведь в Старом Земском дворе служил? Значит, доводилось тебе вести розыск? — спросил Чекмай.

— Да кабы за каждого злодея и душегуба, которые через мои руки прошли, я бы сейчас по рублю получил — жил бы не хуже князя! — похвалился старый подьячий.

— Коли так — помоги докопаться, за что Гаврилу убить хотели. Да и тебя, кстати. Вы тут, в Вологде, люди новые, никому дорогу не перебежали, никого разозлить не успели, так что же все эти злодейства значат?

Глеб уселся поудобнее. Он от природы был любознателен, а тут предстояло настоящее удовольствие для пытливого ума. Митька тоже приготовился слушать.

— Ехали мы вместе с Мартьяном Гречишниковым. По дороге ничего такого не случилось. Потом дня два пожили у Кузьмы Гречишникова. И там все было тихо и мирно. Далее — Кузьмина баба сыскала нам другое жилье. Перебрались, стали хозяйство налаживать. И видели вологжане мою жену с невесткой разве что на торгу — так бабы на торгу поругаются из-за деньги и помирятся, это не повод для смертоубийства. Стало быть, что-то произошло, когда Гаврюшку определили в пономари, — рассудил Деревнин. — Что-то, связанное с Успенским храмом.

— Пока что мы рассуждаем одинаково, — сказал Чекмай. — Я его расспрашивал, он ничего не знает. Гаврила, поди сюда!

— Ты, добрый человек… прости, не могу тебя поганым именем называть… Ты его расспрашивал как умел. А я буду по-своему.

Гаврюшка встал перед дедом.

— Ты боишься, что наговоришь всякой чуши, а тебе либо не поверят, либо за это накажут, — продолжал старый подьячий. — Наказывать тебя никто не станет. Так что начинай сначала — как ты встретился с отцом Памфилом, царствие ему небесное, как он тебя к делу приставил, и не перешел ли ты случаем дорогу кому-то из старых пономарей. Ты молодой, голос у тебя звонкий, память отменная, кто-то мог весь на желчь от зависти изойти.