Далия Трускиновская - Вологодские заговорщики

— Мог, — согласился Гаврюшка.

— Ну так давай час за часом рассказывай о своей пономарской службе.

Чекмаю стало любопытно. Он много чего в жизни умел, а вот так мирно и терпеливо говорить с людьми, когда у самого душа кипит, — нет. И он присматривался, учась этому искусству, которое тоже однажды могло бы пригодиться.

Гаврюшка, не понимая, к чему клонит дед, рассказал, как проверяли его способность к внятному чтению, как впервые мыл полы в алтаре и в ризнице, как бабка Анна учила выжимать тряпку. Увлекшись, поведал, как чинил малый поплавок в лампаде перед образом Николы-угодника и как отец Памфил застал его за возней с кадилом — правда, с пустым, без угольков. Гаврюшка учился взмахивать им, как это делал отец Памфил, обходя храм и словно бы благословляя склонивших головы прихожан сизыми облачками душистого ладанного дыма. Добрый батюшка не ругал, только посмотрел укоризненно и отобрал кадило.

— А что было потом? — спросил Деревнин.

Гаврюшка в своем повествовании дошел до того дня, как после утренней службы сбегал на колодезь и притащил в храм ведро ледяной воды. И тут он замолчал.

— Ну что же ты? — спросил дед.

— И я понес воду в алтарь, поставил там, чтобы постояла… и согрелась… хоть немного…

— Когда ты нес воду, случилось что-то, о чем ты не хочешь говорить. Вот те крест, что бы ты ни натворил — ничего тебе за это не будет. — Деревнин перекрестился.

— Да, не будет! Знаю я, как это — не будет! Опять заругаешься, будто я на нее напраслину возвожу, да и дашь подзатыльник!

— Так, так… И ты не хотел, чтобы я ругался? Но кому-то же ты все рассказал?

— Матушке.

— И что матушка?

— Велела ничего тебе не говорить. Сказала — они-то помирятся, а ты во всем останешься виноват!

— С кем это я помирюсь?..

И тут Деревнин все понял.

— Ты видел в храме мою Авдотью! Она тайно от меня туда пошла. Ведь так?

— Так…

— И отчего этот богомольный поход должен был быть от меня скрыт? Она там с кем-то встретилась? С каким-то молодцом? — Деревнин вспомнил, что Авдотья не желала идти с ним под венец, что был у нее вроде другой жених, но родители приказали — деваться ей было некуда.

— Ни с каким молодцом, а с нашим певчим Матвеем!

— Еще того не легче… — пробормотал Глеб. Матвея он знал по церковным делам и знал также, что этот детина отродясь не бывал в Москве, Авдотья же, как он понял, отродясь из Москвы не выезжала.

— И что Матвей? За руку ее брал? Шептался с ней? — продолжал Деревнин, уже не на шутку сердясь и негодуя.

Как-то показал ему знакомый священник некое писание, названное «Списком исповедных вопросов». Деревнин читал и ужасался: там такие стыдные вещи были, о каких он и помыслить не мог. Когда же дошел до вопроса, не совершала ли исповедуемая совокупления с иереем в храме Божьем, то чуть навеки дара речи не лишился. И тот священник сказал: раз есть вопрос, стало, такое случалось иногда. «Список» этот Деревнин надолго запомнил — и вот теперь память его подсунула.

Деревнин искренне полагал, что женщина, познавшая близость, может ради этакой сласти за считаные мгновения сговориться с незнакомым молодцом. Тем более — знал, что Авдотья давно брачных радостей не получала.

Как совершить блудное дело в храме — он и вообразить не мог; разве что привести блудницу либо прелюбодейку в ризницу? А певчий туда вполне может попасть…

Гаврюшка, разумеется, не понял, что у деда в душе творится.

— А чего ее за руку держать? Она ему вот такой сверточек отдала и сразу убежала.

Чекмай стукнул кулаком по столу.

— Это ж она весточку из Москвы для Анисимова привезла! А Матюшка негодный Анисимову служит, в певчих он — чтобы все знали при нужде, где его искать.

— Погоди, мил-человек, я еще не все понял! Гаврила, она тебя в том храме видела?

— Нет, потом видела, когда всем врала, будто в Успенском храме отродясь не бывала, а я на нее смотрел… она на меня взглянула… вот тогда она, видать, и поняла… А теперь я же и окажусь виноват, что тебе на нее наговорил! — воскликнул Гаврюшка.

— Нет, ты правильно сделал, что все деду рассказал, — поддержал Гаврюшку Глеб. — Кабы ты то же самое сразу рассказал нам с Чекмаем, может, и отец Памфил жив бы остался.

— Да что ж то за весточка, из-за которой людей убивают? — спросил возмущенный подьячий.

— А вот такая весточка, что из-за нее, статочно, еще немало народу убьют, — отвечал Чекмай. — Никто не должен был знать, что она привезена в Вологду. Эти злодеи, видать, думали, будто внук тебе все рассказал, и потому тебя тоже надобно порешить. И они ловко выманили вас с отцом Памфилом в лес.

— Так что же в ней такое?

— Про то тебе знать незачем. Спасся — и благодари Господа, — отрубил Чекмай.

— В дураках меня держишь? Я в приказе служил, когда ты еще за бабью титьку держался! — вспылил Деревнин. Он бы не стал распаляться гневом на Чекмая, но был слишком взбудоражен странным приключением Авдотьи.

— Господи, за что мне эта мука? — взмолился Митька. Он был по натуре миролюбив и плохо переносил, когда в одной с ним комнате затевали склоку.

— Да будет вам, — вмешался Глеб. — Давайте лучше думать, куда их спрятать — и Гаврюшку, и тебя, Иван Андреич. Не в Москву же их отправлять.

— Спрятать их надобно, — поддержал Митька. — Может, в Ильинской обители, у иноков?

— Ильинской обители жертвует деньги купец Акишев, а он в друзьях у Анисимова. Опасно, — сказал Чекмай. — Да и вообще в обитель их отправлять — большая морока. Могут не принять. В какой-либо слободе разве?

Тут прибежала Ульянушка, очень довольная мыльней, раскрасневшаяся, с головой, обмотанной льняным полотенцем, и сразу скрылась за холщовой занавеской — собиралась сушить распущенные волосы. Глеб проводил ее взглядом, а во взгляде была гордость: вот ведь какая красавица меня полюбила!

— Слободы в Вологде есть, так они малы, и все там друг друга знают, новых людей скоро приметят. И это, выходит, опасно. Хоть с обозом их в Холмогоры посылай! — пошутил Глеб.

— А почему бы нет? — спросил Чекмай. — Там можно спрятаться до поры у поморов.

— До какой еще поры? — сердито полюбопытствовал Деревнин. — И какого ляда вы за меня решаете, где мне жить?

Он не желал уезжать из Вологды, не распутав козней преступной и распутной жены.

Глеб страх как не любил противоречий. Чекмай — тот открыто говорил, когда ему что не по нраву, а Глеб мог, малость выждав, высказаться витиевато — хоть за ним записывай и в церковную проповедь вставляй.

— Иван Андреич, ты Священное Писание читал? — спросил Глеб.

— Читал! На что тебе?

— И «от Иоанна» читал?

Тут Деревнин задумался: которое же из них было «от Иоанна» и при чем тут Холмогоры?

— Что там Господь Иисус сказал Петру, не помнишь? А я, вишь, помню. Сказал примерно так: когда ты был молод, то препоясывался сам и ходил куда хотел, а состаришься — то другой тебя препояшет и поведет, куда не хочешь. Ну, что, вспомнил?