Александр Бушков - Кто в России не ворует. Криминальная история XVIII–XIX веков [litres]

Если вновь прибегнуть к современной терминологии, в России (как будто мало было всех прочих бед) стала потихоньку формироваться хунта, причем не особенно и скрывавшая свои цели и намерения. Один из придворных называл Скобелева опасным сумасшедшим, который при благоприятных ему обстоятельствах может наделать много бед. Насчет бед – все правильно. Насчет сумасшествия – крупная ошибка. Скобелев был кем угодно, только не сумасшедшим. Скорее уж – человеком, решившим возродить иные прошлые традиции, которые в свое время подчистил картечью на Сенатской площади Николай I. Уж никак не были сумасшедшими те, кто, угрожая штыками, возводил на престол Екатерину I, помогал стать подлинной самодержицей Анне Иоанновне, убивал Петра I и Павла I, наконец, вывел несколько полков на Сенатскую площадь…

Гораздо более удачную характеристику, мне думается, дал Скобелеву один из бывших министров: «Это мог быть роковой для России человек – умный, хитрый и отважный до безумия, но совершенно без убеждений».

Вот это, по-моему, гораздо ближе к истине…

Главное я приберег напоследок. Планы Скобелева, никаких сомнений, простирались гораздо дальше низвержения армией правительства, о чем он говорил и что я только что процитировал.

В дневнике Валуева, крупного государственного деятеля, занимавшего в разное время достаточно серьезные министерские посты, осталась прелюбопытнейшая запись… Валуев однажды присутствовал при очередном витийствовании Скобелева в узком кругу. И записал, что генерал убежден: война с Германией способна «поправить наше экономическое и политическое положение. Даже династический вопрос».

Я думаю, многие помнят, какими методами господа русские генералы на протяжении целого столетия «решали династический вопрос»…

После знакомства с дневником Валуева полностью верится другой информации: что в компании подчиненных ему офицеров Скобелев не раз говорил о «ненормальности положения», при котором страной правит «немецкая династия». А еще говорил, что вполне возможно военной силой арестовать царя и заставить его подписать конституцию.

(Здесь опять возникают разные интересные вопросы. Например, сколько прожил бы царь после подписания конституции? И в конституции ли была цель? Что стал бы делать, арестовав царя, бешеный честолюбец, каким был Скобелев? Может быть, у него были и некие планы на свой собственный счет, которыми он как раз с единомышленниками не делился? Барон Врангель (отец одного из лидеров будущего белогвардейского движения) называл Скобелева Бонапартом, – как вспоминал сам барон, иронически. А может, и не стоило иронизировать?)

Одним словом, как будто мало было России всех имевшихся в наличии бед, смут и неудач, обозначилась еще и «скобелевская хунта», при тех самых «благоприятных условиях» способная если и не взять власть, то устроить нешуточную заварушку…

Обязательно нужно еще упомянуть, что в высших управленческих сферах давно наблюдался… то ли разлад, то ли разброд. В общем, весьма даже ожесточенная «подковерная борьба». В этих сферах преобладали как раз консерваторы, относившиеся к реформам Александра II, как бы подипломатичнее выразиться, без всякого воодушевления. Среди них чиновников-либералов, не за страх, а за совесть помогавших проводить реформы, имелась буквально кучка. И «консерваторы», великолепно владевшие искусством интриги, понемногу выдавливали «либералов» с занимаемых ими постов. Что автоматически влекло за собой еще большее торможение реформ даже тогда, когда были возможности успешно их развивать. Для полного успеха своих начинаний Александр должен был убрать всю консервативную высшую бюрократию и заменить ее каким-то новым механизмом власти, но вряд ли эта задача была ему по плечу. К тому же ему были свойственны непоследовательность и шараханье из крайности в крайность. С одной стороны, он взялся осуществлять целый массив либеральных реформ. С другой… Когда в 1865 году московское дворянство просило его «довершить государственное здание созванием общего собрания выборных людей от земли русской, для обеспечения нужд общих всему государству» и вдобавок «второго собрания из представителей одного дворянского сословия», император ответил довольно резко: «Что значила вся эта выходка? Что вы хотели? Конституционного образа правления? И теперь вы, конечно, уверены, что я из мелочного тщеславия не хочу поступиться своими правами! Я даю слово, что сейчас на этом столе я готов подписать какую угодно конституцию, если бы я был убежден, что это полезно для России. Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия разлетится на куски».

Видный историк Соловьев в своих воспоминаниях писал: «Преобразования проводятся успешно Петрами Великими, но беда, если за них принимаются Людовики Шестнадцатые и Александры Вторые. Преобразователь, вроде Петра Великого, при самом крутом спуске держит лошадей в сильной руке – и экипаж безопасен; но преобразователи второго рода пустят лошадей во всю прыть с горы, а силы сдерживать их не имеют, и потому экипажу предстоит гибель». Он же: «Уважение к власти рушилось в самодержавном государстве: никакой системы, никакого общего плана, действий, каждый министр самодержавствовал по-своему – совершенная смута».

Соловьев, в конце концов, был далек и от двора, и от тех самых «высших сфер». Однако почти то же самое пишет близкий к императору князь Оболенский, относившийся к Александру с большой симпатией и очень болезненно переживавший его неудачи: «После Петра никто не совершил столько коренных реформ, как Александр Николаевич. Но какая разница в характерах, способностях и сознании этих властителей. Один был сам Творец и Исполнитель Своих преобразований и умер в работе, скорбя, что не успел совершить им задуманное и увидеть плоды своих преобразований. Другой, как будто случайно и неожиданно силою вещей, вовлечен был в дело преобразования и уже на полпути устал и готов был отказаться от великих содеянных им дел».

Подобных цитат можно привести множество, но нет смысла. Главное – признание того факта, что не только в высших сферах, но и в обществе все шире распространялось мнение, что император нерешителен и слаб, выпустил вожжи, и страна идет к пропасти…

А вот это уже серьезный мотив…

Монархизм – верность и преданность не конкретной коронованной личности, а самой идее монархии, то есть самодержавного правления. В волчьей стае одряхлевшему вожаку без церемоний перегрызали горло. Ослабевшего вождя племени убивали (и не только в глубокой древности). В истории всей Европы встречаются случаи, когда элита, встревоженная слабостью монарха и прямо проистекающими отсюда скверными последствиями для страны, тем или иным способом убирала коронованное ничтожество (иногда при этом монарх оставался живым, иногда и нет).