Талбот Мэнди - Орудие богов

Затем танец изменился. Несомый на крыльях фантазии, он стал воплощением тех бесконечных идей, которые переполняли ее. Она, Ясмини, была частью всего, что видела, хозяйкой всего, что знала, сестрой красоты лунного света и покоя, разлитым над поляной…

Сама ночь, луна, небо и пруд с цветущими лотосами были частью ее, а она – частью их. Воистину, в эти минуты Ясмини танцевала вместе с богами и понимала их сущность.

Затем, как если бы это понимание было высшей точкой и обладанием чарами, которые могли овладеть губами самой ночи, мужской голос позвал из храма на древнем языке раджастани:

– О, луна моих желаний! О, восторг! О, дух всех радостей! Приди!

Сейчас же танец прекратился и ощущение победы покинуло ее. Точно цветок, в благоухании которого ощущается обещание завтрашнего рассвета, она стояла, чтобы проникнуться новым настроением смирения, ибо это достижение торжества было для нее ничто, если теперь она не подарит его. Этой ночью ее целью было отдать все, что составляло ее существо…

Опустив руки и подняв голову, она пошла прямо к храму, а навстречу ей вышел мужчина, высокий и сильный, он выступал, как потомок рода воинов. Они встретились на полпути, ни один из них не заговорил, но оба заглянули друг другу в глаза, потом взялись за руки и молча стояли – минуту за минутой. Хасамурти сжала пальцы Тесс, а Тесс не могла думать ни о чем, кроме клятвы Брунгильды:

– О, Сигурд, Сигурд! Слушай, я клянусь! День навсегда умрет, а солнце уйдет во тьму, если я забуду тебя, Сигурд…

Губы Тесс твердили и твердили эти слова, как молитву, пока этот мужчина не обнял Ясмини. Они повернулись и пошли к храму вместе. Хасамурти прижалась к Тесс, и они пошли следом, держась на расстоянии, пока Ясмини и ее возлюбленный не сели на камень, и луна освещала их лица.

Тесс с Хасамурти тоже остановились, держась за руки, и смотрели.

Это были такие любовные ласки, о каких Тесс никогда даже не знала: нежные, поэтичные, полные достоинства с его стороны, мужественные, как и должно быть у потомка воинов. Ясмини полностью отдалась его власти, лишившись всякой претенциозности, у нее осталось только желание отдать себя и все, чем она владела; она знала, что ее дар – дороже всех сокровищ.

Они сидели так целый час, шепча вопросы и ответы, сердце отвечало сердцу, глаза читали в глазах, пока наконец Ясмини не встала и не отпустила его, а он стоял, точно командир сабельного эскадрона, и смотрел, как она уходит.

– Луна моей жизни! – так он с ней попрощался.

– Дорогой господин мой! – ответила она.

Затем она повернулась и пошла, не оглядываясь на него, ступая гордо, как женщина, чей возлюбленный – потомок двадцати царей. Не говоря ни слова, она взяла за руки Тесс и Хасамурти, глядя прямо перед собой сверкающими голубыми глазами, и повела их на улицу – и снова через дверь в стене. Когда Тесс посмотрела назад, мужчина все еще стоял и смотрел им вслед, прямой и неподвижный, но Ясмини ни разу не оглянулась.

– Почему ты никогда не называла мне его имени? – спросила Тесс.

Если Ясмини и слышала ее вопрос, она не была расположена на него отвечать. Ни слова не сорвалось с ее уст, пока они шли к дому через гранатовый кустарник дикого сада и вошли в темную дверь мимо спящего привратника. Потом она сказала просто:

– Спокойной ночи! Приятных сновидений! Пойдем, Хасамурти, твои руки более умелые, чем у других!

В эту ночь Тесс разбудила рука Ясмини, поглаживающая ее по волосам. Опять не последовало ни объяснения, ни извинения.

– Что ты о нем думаешь? – спросила Ясмини. – Он тебе понравился?

– Он прекрасен! – ответила Тесс, садясь, чтобы ее слова звучали более торжественно. – Но почему ты никогда не называла мне его имени?

– Ты его узнала?

– Конечно. Сразу же.

– Ни одна истинная раджпутни не называет по имени своего возлюбленного или мужа…

– Но ведь ты знаешь, что я знакома с принцем Ютирупой Сингхом? Он приезжал на мою вечеринку в саду.

– Ни одна раджпутни не называет своего возлюбленного никому, зовет его по имени только наедине.

– Но он… разве не его называл мне сэр Роланд Сэмсон, как человека, который должен был стать магараджей вместо Гангадхары?

Ясмини кивнула и сжала руку Тесс.

– Завтра ты увидишь другое представление. Некогда, когда Раджпутана была страной со своими царями, а не провинцией, завоеванной англичанами, там был обычай: каждый великий царь устраивал дурбар (торжественный прием), куда собирались принцы отовсюду, чтобы царская дочь могла выбрать себе мужа из их числа. Этот обычай умер вместе с другими. Его убили брамины, понимая, что только порабощенная женщина усилит их власть. Но я его возобновлю – хотя англичане при помощи своих соглядатаев подслушивают каждый шепот. У меня нет отца, но он мне и не нужен. Я царская дочь! Завтра вечером я выберу себе мужа и назову его титулом, под которым выйду за него, в присутствии людей королевской крови, которым можно доверить тайну на день-другой! Многие с радостью увидят конец Гангадхары! Но мне надо поспать – я спала едва ли час. Если бы служанки могли мне спеть – но они спят мертвым сном после езды на верблюдах, а Хасамурти, которая поет лучше всех, устала больше других!

– Может, я тебе спою? – предложила Тесс.

– Ты могла бы? Ты хочешь? Я полна радости, у меня в голове крутится тысяча мыслей, но мне необходимо поспать.

И Тесс отправилась в спальню Ясмини и пела ей гимны и колыбельные, пока принцесса не ушла в страну сновидений. А потом, под равномерное хлопанье опахала, Тесс упала на руки, лежа наполовину на кровати, наполовину на стуле, пока в комнату тихонько не скользнула Хасамурти и, смеясь, не уложила ее на кровать рядом с Ясмини.

Самолюбие Гангадхары приятно щекотало то, что у него на службе состоит англичанин, но Том Трайп никогда не знал, как его примут в следующий раз. Временами, по настроению, деспот унижал ветерана-солдата из так называемой вышестоящей расы, и он предпочитал это делать, когда у него находилось хоть малейшее извинение. С другой стороны, он признавал, что Том почти незаменим: никто не умел так муштровать войска магараджи. У Тома были свои особенности. Рожденный в хижине Шорнклиффа, он питал феодальное подобострастие к людям высокого происхождения. А что до принца – почти не было предела тому, что он мог выдержать от него, не отдавая себе отчета, прав принц или нет. Он, разумеется, знал свои права и всегда бы их отстаивал, он мог бы окоротить магараджу более смело и даже в резких выражениях. Что, например, Сэмсону даже и не снилось. Но принц – это принц, и все тут.

Так что утром после бегства Ясмини и Тесс, Том, с воспалившимися от недосыпа глазами, но с бренди в желудке, что помогало ему держать глаза раскрытыми, раздраженный отсутствием своей собаки, отругал девять погонщиков, допустивших, что один слон украл у него ром, потренировал два взвода тяжелой пехоты, пока стекавший с сипаев пот не дошел до самых сапог и каждый из этих несчастных не увидел два солнца там, где должно находиться одно, отпустил их, угрожая устроить дополнительный смотр, чтобы они получше поднимали ноги, – и, чувствуя, что душа у него в пятках, отправился во дворец Гангадхары.