Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

– По моим сведениям, – Сосновский снова кашлянул в кулак, – накануне вечером лагерь запорожских казаков посетил некий сказитель…

– Что-о? – Канцлер поднялся со своего стула. – Сказитель, бибис курва. По лагерю шляются какие-то сказители, а потом проваливаются хорошо спланированные операции! Где разведка! Где охрана! Словно все перепились какого-то зелья! Если, черт возьми, вы знаете о сказителе, то почему он еще не пойман и не отдан в руки Легкого Ворона?!

– Виноват, пан канцлер, искали, но он как сквозь землю провалился.

– Мы все хорошо вляпались, – наконец произнес Мцена. – С этим народом нельзя воевать нашими методами.

– Вы еще мне про сказки о Белом Волке расскажите! От вас уж я никак не ожидал, пан Мцена! – Сапега тяжело опустился на стул и сделал хороший глоток анжуйского.

– Как хотите, – ответил палач и отвернулся.

– Хочу. Валяйте, Мцена!

– Чем больше я изучаю людей, – Мцена нехорошо ухмыльнулся, – тем больше понимаю, что Бог нам дал совсем немного знаний.

– Изучаете людей! – Сосновский вскинул брови.

– Да, Сосновский. Я их потрошу, истязаю, лечу, а все для того, чтобы разгадать загадку, которую придумал Создатель. Вот смотрите, Белый Волк – что это? Это наши страхи, посеянные кем-то. Не удивляйтесь, если однажды какая-нибудь русская старуха чего-то нашепчет в небо – и целое войско увязнет где-нибудь в дорогобужских болотах. Здесь все именно так и происходит. Можете считать меня идиотом. У них с оружием в руках мы видим зрелых мужчин, но при этом воюют все от мала до велика. Воюют дети и старцы, бабы и мужики, колдуны и священники. Воюют каждый на своем месте: одни не выходя из дома, другие не покидая своих мрачных лесов. Воюют на земле и под землей, на воде и под водой, за каждым стволом дерева и под каждым камнем. Вы думаете, что сможете их победить? Я допускаю, что Смоленск рано или поздно падет. Но светла ли будет наша победа?

– За такие речи, Мцена, вас самого нужно отправить к хорошему палачу! – Сапега плотно сжал губы в белую линию.

– Умолкаю. Дозвольте идти, пан канцлер?

– Как прикажете понимать? – Канцлер снова поднялся со своего места.

– Я добросовестно исполняю свою работу. Так добросовестно, что вопросов нахожу намного больше, чем ответов. Несколько дней назад я крепко наказал королевских рейтар. После такого наказания в европейских землях содрогнулись бы свои и чужие, но дисциплина бы непременно восстановилась. А здесь я ощущаю бесполезность своих трудов. Я и дальше буду демонстрировать рвение. Вы можете во мне не сомневаться.

– Я никак не пойму: к чему вы клоните? – Сапега вытер рукавом выступивший на лбу пот.

– Подумайте о методах, пан Сапега. Раскусить этот орех, используя лишь старые приемы, невозможно.

– Идите, – тихо сказал канцлер пересохшим ртом. – Идите и вы ко всем чертям, пан Сосновский. И поймайте мне этого сказителя.

Тяжелый осенний туман стелился по-над Днепром, пряча в своей сырой бороде очертания берегов и увалов, изгибы подступающих к воде оврагов и стариц. Северо-западный ветер легко сбивал последние листья с деревьев, не сгибая при этом веток. Звезды висели низко, пытаясь заглянуть в поблескивающую воду, как в зеркало. Из глубины леса протяжно и одиноко ухал филин.

Он не чувствовал холода, хотя брел по колено в прихваченной морозцем грязи. Медленно. А нужно быстрее. За спиной дышит враг. Дыхание его прерывистое и зловонное. Как убежать, если все тело отказывается повиноваться. Хоть кричи, но и на крик сил уже взять негде. Скоро крутой обрыв. Быстрее бы. Да, тот самый, под которым он много лет назад ловил щук, а потом, задрав бесстыжие глаза, смотрел под девичий подол. Только вспомнил этот подол, как откуда-то появились силы. Подбежал к обрыву и оттолкнулся, но не полетел в воду, а взмыл над землей. Господи, так ведь я летаю. Еще не разучился. А ну-ка, догони теперь! Но преследователь, похоже, и сам был не прочь полетать. Крылья, огромные, как сама ночь, хлопают где-то позади. Повернуться страшно. Он уже видел лицо преследователя – словно вытесанное из камня, иссеченное шрамами, из-за правого плеча торчит рукоять цвайхандера.

Он потянулся к поясу, но не обнаружил своего клинка. Где он? А туман плотен настолько, что не видно собственных рук. Греби, хлопче, греби сильнее. Шум крыльев преследователя резко утонул во мраке. Он подлетел к большому дубу и опустился на самую высокую ветку, чтобы иметь возможность смотреть далеко по сторонам.

Вынул из тумана собственную руку и чуть не закричал. Это была не его рука, а мохнатая волчья лапа со стальными лезвиями длинных когтей. Изогнутые когти сверкали перед глазами, то медленно сжимаясь, то разжимаясь.

Недалеко от Покровской горы заржал белый конь. Он не видел животное, но точно знал, что он белый и что конь, и не просто, а пятилетний жеребец. Неведомая сила заставила оттолкнуться от ветки и полететь на голос коня. Он тоже белый, как и я. Как иней. Как туман.

Пред взором открылась изба с черной отдушиной и полуоблезлой крышей, потом небольшой участок земли, огороженный жердями. Толкнул грудью прямо в жердь, та без звука развалилась на две части. Обогнул избу, ища глазами белого коня. Вот он. Каков красавец! Затем резкий удар лапой по пульсирующему горлу. Кусок вырванной плоти в сжатых когтях – ни брызнувшей крови, ни тепла еще живого мяса. Отбросил в сторону. Взметнулся на самый конек крыши. И вот он. Летит, хлопая огромными, как сама ночь, крылами. Принять бой здесь или снова попытаться убежать? Такого в бою не одолеть. Значит, бежать. Неожиданно из чащи леса раздался протяжный волчий вой. Его преследователь затормозил крыльями прямо в воздухе и развернулся на звук. На мгновение завис на месте, а потом резко рванул в сторону леса.

Быстрее за ним. Это кричала она – его жена, его плоть, его душа. Когда-то он сам научил ее этому. Но палач не знает, что воет не волк, а увидев ее, никогда не простит ей и мне ее красоты…

А этот еще откуда здесь?

На пути выросло лицо, напрочь поросшее лохматыми бровями. Рот раскрылся и запел не то быль, не то сказ; гусли серебрились струнами в корявых, как у хищника, пальцах.