Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

– Выходит, мы оба передавали сведения неприятелю, только каждый преследовал свои цели. И оба убивали лошадей. Так кто же из нас Белый Волк?

– Тот, кого завтра не казнят!

Рафал Кобин проснулся еще затемно. Он спал не более трех часов, но чувствовал себя прекрасно. Вместо завтрака сделал несколько глотков своего любимого черного и очень сладкого вина. Зажмурился. Приятная истома разлилась по всему телу. Его ждет сегодня превосходный день.

Умывается, накидывает на плечи подбитый мехом кафтан и выходит на воздух. После факельной копоти хочется вдохнуть полной грудью. Всего в нескольких шагах от него темнеет прорехами шатер, в котором находится Мцена. Кобин щурится, как бы глядя сквозь кольца охраны, сквозь походную ткань, сквозь саму тьму, и вдруг понимает, что его такой «драгоценный» пленник может просто-напросто замерзнуть и не дожить до встречи в пыточной. Он возвращается, поднимает с земли затоптанный полушубок, или то, что когда-то им называлось, вынимает из держателя факел. Чуть подумал. Ударил себя по лбу. И взял со стола бутылку своего любимого.

Солнце медленно громадным пауком карабкается из-за горизонта. У шатра с пленником происходит смена службы.

Старшины гайдуков тихо переговариваются между собой.

– Из шатра доносился шум, но мы не посмели войти. Кобин заходил и через некоторое время вышел в своей жуткой маске…

– А Сосновский давно не выходил?

– Да уже порядочно.

– Нужно проверить. – И повысив голос: – Пан Сосновский!

В ответ доносятся сдавленные звуки. Старшины вбегают в шатер.

Пленники сидят связанные спина к спине в луже черной крови. Рядом валяется отрезанный язык. Сдергивают капюшон с одного из них и видят искаженное безумием лицо Рафала Кобина. В трясущихся руках палача – его же вырезанные коленные чашечки.

– Пан Сосновский, слава богу, цел-невредим!

– Сущий дьявол этот Легкий Ворон!

А Белый Волк бежит, захлебываясь ветром. Мешает цвайхандер. Его нужно отбросить к чертовой матери! Бежит, не чувствуя ног. Слезы стекленеют в глазах. Слезы, о которых он так давно забыл, что уже не верил в их существование. Бежит и слышит волчий вой – она ответила! Значит, она простила его! Ее голос – это все, ради чего следовало жить! Это все, ради чего нужно было родиться на свет! Это все, ради чего нужно было пройти этот дьявольский путь, теряя и вновь обретая себя! Он отвечает ей, высоко закидывая голову. Бежит – а земля отрывается и уходит куда-то. И вот уже далеко внизу синеватый и такой родной снег. Еще выше! Он вровень с верхушками елей. Смотрит вниз и видит свою измученную страданиями плоть. Свой простреленный затылок. И черную, растекающуюся по снегу кровь.

Ее шатает. Она выходит на крыльцо, опираясь руками на стены. Она больше не в силах сдерживаться. Из груди вырывается глубокий, протяжный звук. Ей отвечают таким же звуком. Это он! Он вернулся! Он обязательно простит ее и больше никому не отдаст! Порыв ветра подхватывает ее и несет вверх. Она видит внизу свое распластанное возле крыльца тело, покрытое чумными язвами. Плевать на тело! Главное – бежать к нему!

Человек подносит пистолет к губам, сдувает дымок над дулом.

– Ты был последним, кто знал тайну Друджи Сосновского! Милость к падшим – одна из самых сомнительных добродетелей на земле! Кажется, так любил говорить твой наставник. А я глубоко пал. Так глубоко, что возврата уж нет! – произносит и бросает оружие в снег. Завтра командиру лазутчиков присвоят очередное звание и повысят по службе.

Ванька Зубов стоит между зубцами стены, смотрит на синеющую зимнюю даль поверх польского лагеря, поверх, покрытых снегом елей, поверх самой жизни.

– Знаешь, почему он меня не убил? – спрашивает у Насти, достав из-за пазухи увесистый сверток. Разматывает кусок ткани. – Вот.

– Это что?

– Подкова. Эту подкову ковал его отец в тот день, когда судьба нас обоих сделала беглецами.

Шальная пуля рикошетит от кирпичной кладки и впивается в висок Зубову.

– Э-эх, Настенька. Зато как погуля…

Он летит в бездну, но ладонь Господа подхватывает его, бережно несет над заснеженной равниной. Он видит могучее дерево – оно самое высокое из тех, что доводилось видеть Ваньке. И в этом дереве он узнает себя. У самой вершины, на одной из веток сверкает подкова, словно кто-то повесил ее туда, когда дерево было еще совсем маленьким. Подкова разбрасывает в стороны лучи. Ее видно издалека. Имеющий глаза да увидит и не собьется с пути.

Катрина поднимается по ступенькам лекарской избы, робко стучит замерзшими костяшками пальцев в дверь. Слышит:

– Кто? – Колоколов приподнимается на подушках, поддерживая больные ребра.

– Никон Саввич приказал поухаживать за вами, пан витязь!