Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

Мцена свалил охапку хвороста около костра. Сверху на горячую золу бросил несколько еловых лап. Лег сверху, накрываясь полушубком. Он чувствовал себя в тупике и не понимал, что ему делать дальше. Просто отпустить Зубова и Курбатова? А что делать с Катериной? Ее наверняка начнут допрашивать. Избавиться от девушки? Что делать?

– Сегодня был трудный день и непростая половина ночи. До рассвета еще есть время. Предлагаю всем спать! – Он дернул конец веревки, к которой был привязан Никифоров. – Утро уже скоро.

– Вы сегодня остаетесь с нами? – спрашивает маркитантка, устраиваясь в шалаше.

Мцена не ответил. Опустив на глаза тяжелые веки, он лихорадочно соображал. Но мысли путались, и решение не приходило. Предательски заурчал желудок. Оттого вдруг всплыли в памяти гастрономические стихи. Он представил лицо Кобина и на чисто французском прошептал в морозную русскую тьму строки Франсуа Вийона:

Связанный Курбат Никифоров сидел, привалясь спиной к стволу дерева, и с интересом наблюдал за палачом. Костер понемногу оседал, и маленький мирок потихоньку погружался во тьму. Из шалаша доносилось бормотание Зубова:

– Господи, принимаю все, как есть. Спасибо, что благословил нашу пищу и дал кров. Через тепло этого костра и тепло женщины, что возлежит сейчас рядом со мной, чувствую Твое присутствие. Нет ничего святее покоя после тяжелого дня, нет ничего чище женских рук, что застилают постель для любимого мужа, нет ничего возвышенней снов, которыми Ты награждаешь тех, кто живет в ладони Твоей.

Мцена не заметил, как сон овладел им.

Из темноты всхрапнул Рыжий. Вздрогнули ветки, стряхивая с себя легкий снег.

Курбат втянул голову в плечи и, поджав под себя ноги, затянул вполголоса длинную казачью песню, в которой рассказывалось о том, как ушел казак на войну, а через несколько лет ворон принес его нательный крестик. И завидев тот крестик в клюве ворона, бросилась жена его с детьми с высокого забрала прямо на камни грозные, на камни безжалостные. Но старая казачья песня звучала вперемежку со стихами:

…М-да, союзов действительно многовато, но он был еще так молод, пан Кобин…

Прошло не более двух часов после того, как лагерь Якуба Мцены отошел ко сну. И вдруг пронзительно заржал Рыжий, неистово ударяя копытами по мерзлой земле. Мцена тяжело оторвал голову от своей согнутой в локте руки и посмотрел по сторонам. Всюду горели огни факелов. Сверкали из темноты глаза лошадей. Звякали ножны.

– Чертовщина какая-то. – Мцена вновь роняет голову в прежнее положение, но тут же вскакивает. Смотрит по сторонам и понимает, что они окружены.

– Ну чё, Легкий Ворон, куды поскачешь? – Никифоров скалит крупные зубы.

На свет выходят сразу несколько стрельцов с поднятыми пищалями. Ванька Зубов гремит в шалаше цепью, выползает наружу.

– Бог ты мой! – произносит Зубов и, упав на колени, судорожно крестится.

– Ванюша!!!

Зубов вертит головой:

– Настенька! Ну, девка, ну дает, мать ети! – Он не сразу заметил ее.

Коса вырвалась, сбивая платок. Зубов вначале почувствовал холодные девичьи ладони на своих щеках и только потом увидел ее лицо.

– Настюха! Ну ты!.. Да как так-то?…

– А ну посторонись. Епифан, подкинь дров в огонь. Ни черта не вижу. – Высокий, чернобородый стрелец развернул свиток. – И факел ближе поднеси, пень неповоротливый! Ну читаю… Так… В общем, не разберу я тут в точности. Значит, велено передать, что Курбата Никифорова и Ивана Зубова прощают боярин Михайло Борисович Шеин и другие почтенные люди города и велят незамедлительно идти к ним для того, чтобы поведать расположение в неприятельском лагере складов с припасами съестными, а такоже складов с порохом и прочим воинским имуществом. Все понятно?

– А их куда же? – Ванька кивает на Мцену и Катерину.

– Про них ничего мне не сказано. Ляхи они и есть ляхи. Двоих наших, вижу, в плену держат, значит – враги. Епифан, дай пищаль.

– Ты кто такой, чтобы решать, кого на тот свет, а кого в другое место? – Зубов отодвинул от себя Настю.

– Я, Иван Битяговский, новый командующий вылазной ратью.

– А Васька Колоколов? – спрашивает Зубов.

– Колоколов временно не при исполнении. – Битяговский чеканит каждую букву.

– Я вот чего тебе скажу. Они сами ляхи, – Ванька кивает на Мцену, – и лучше их никто про склады ничего не знает. А порешишь таких пленников, то Никон Саввич тебе первому башку отымет.

– Или на кол посадит!

– Насть, ты потише. Ну девка дает! – Зубов улыбается, сверкая стеклянным глазом.

– А я, как ты! – Настя прижимается к нему.

– Бабам не место здесь! – Битяговский морщит лоб, ему явно непросто принять решение.

– Да повесь ты этих ляхов, Иван Данилыч. Этот-то вот палач ихний, а девка блудная! – Курбат кривит половину лица.

– Ишь развешался он, – опять встревает Ванька, – у самого ума немного, так и других туда же тащишь!

– Ладна, хватит ужо! – рубит воздух рукой Битяговский. – Чего тут спорить! Отвезем обоих. А там пускай умные головы решают. Только вот на такого, – смотрит на Мцену, – отдельную лошадку придется выделить.

– Да вон лошадка, – кивает на Рыжего Зубов.

– Ну по коням, хлопцы. Из леса выходим, факела гасить. Всех на крупы позади себя, а этому – отдельного. – Битяговский вскакивает в седло и дергает повод. – Ну ежли заорешь, тварь, башку снесу! – бросает пристальный взгляд на Мцену.

– Давай я ему рот тряпкой забью и бабе тоже? – Епифан достает из-за пояса лоскут.

– Так забей. Чего спрашиваешь? – отвечает Битяговский.

Небольшой отряд двинулся сквозь лесную чащу к Днепру. Затем повернул направо и взял курс на Днепровские ворота. В нескольких верстах шел ожесточенный бой. Пятьдесят человек Битяговского бились во тьме, отвлекая поляков на себя, чтобы обеспечить дорогу остальным.

– А ты меня по меткам нашла? Как я учил? – спросил Зубов, поворачиваясь через плечо к Насте.

– Да.

– Толковая девка!

А скоро поползла вверх тяжелая решетка, заскрипели кованые ворота, пропуская всадников. Заголосили первые петухи и, словно по их зову, сыпанул снег, накрывая наглухо следы конной сотни.