Алексей Витаков - Ярость Белого Волка

– С ним нужно будет побыть три ночи. Повыхаживать. Справишься?

– Дело нехитрое. Это лучше, чем пьяных рейтар ублажать. По два десятка за ночь. Тьфу.

– Вот и договорились.

– А ну как он очухается, когда тебя не будет, и пойдет прочь?

– А не пойдет. Стрелять умеешь?

– На войне чему только не научишься.

– Тогда вот тебе пистоль. Заряжен. Держи в сухом месте. И еще, даром что палач… – Мцена достал ножные оковы. – Я сейчас ноги его скую, повешу замок, а ключ у меня будет. С ними далеко не уйдешь. Только до куста – опорожниться. Оставляю еду. Живите спокойно и мирно. А самому мне надолго из лагеря нельзя. Утром приду проведать.

В ответ Катрина молча кивнула и прижалась к Зубову еще сильнее.

Мцена вернулся до того, как отряд разведчиков во главе с Сосновским успел покинуть лагерь. Он незаметно прошмыгнул в свою палатку и зажег лучину. Вскоре на огонь отозвался голос разведчика:

– Пан Мцена, вы еще не спите?

– Как видите, пан Сосновский.

– Слышу, настроение у вас улучшилось. Не передумали? Может, с нами?

– Хорошо. – Мцена стал надевать кожаный доспех. – Но у меня, если хотите, условие.

– Хм. – Сосновский удивленно скривился. – Ладно. Валяйте.

– Мы не берем лошадей. Идем пешком.

– Потеряем много времени, Мцена. Нам нужно обогнуть половину Смоленска.

– А как насчет Белого Волка? – Палач застегнул широкий ремень на поясе.

– Ладно. Уговорил.

– А мне нравится, пан Сосновский, что мы попеременно то на «ты», то на «вы». Звучит как некий специальный язык. Кстати, как у вас с латынью?

– A casu ad casum1 – Сосновский кашлянул в кулак, показывая, что Мцене пора выходить из палатки.

– A posteriori2 нам не следует выходить, пока луна не прошла четверти своего пути.

– Луна пройдет свою четверть еще до того, как мы выйдем из лагеря. Я тоже неплохо знаю свое дело.

1 От случая к случаю ( лат .).

2 Исходя из опыта ( лат .).

Голод заставил Курбата Никифорова подняться и двинуться на запах деревенского дыма. Оторвавшись от погони, он шел полночи наугад через лесные дебри, а когда почувствовал, что больше ничего не грозит, рухнул наземь, подгребая под себя палую листву. Так и заснул. Солнце поднялось уже достаточно высоко, а Курбат все спал, набираясь силы от сырой земли. И только голод смог отогнать сон прочь.

Он шел, на ходу продирая заспанные веки, разминая сильными короткопалыми ладонями затекшее лицо. Шел, не думая хорониться. И лишь внезапный выстрел заставил его вспомнить о том, что кругом могут быть поляки.

Упав на живот, раздвинул смородиновый куст. Небольшая деревня – всего одиннадцать изб – пыхтела в низкое небо печными трубами. «Бабы обрядились недавно. Молочка бы счас!» – подумал про себя Курбат, но, завидев всадника, тут же вжал голову в плечи.

Небольшой отряд польских фуражиров хозяйничал в деревне, как у себя дома: из амбаров и ям вытаскивались продукты, опустошались сеновалы, падал убитый скот. По центру деревни возвышался старый раскидистый дуб. К нему поляки стаскивали отобранное у крестьян. Под дубом верхом на огненном коне ежился шляхтич, разодетый, словно на великий праздник.

Курбат подтянул ногу и нащупал за голенищем рукоять ножа-лисички, которым он владел с детства так же, как столовой ложкой.

В крайней от леса избе истошно кричала молодая баба под хохот и зубоскальство военных. Кудлатый мужичок, видно ее муж, крестился, стоя на коленях спиной к крыльцу, чумазые дети птичьей стайкой жались к коровнику.

Курбат хорошо знал эту деревню – из нее родом была его жена, погибшая в прошлом году на весенней переправе через Днепр. Крутая, невесть откуда взявшаяся волна опрокинула тогда их лодку – Акулина его даже вскрикнуть не успела, как пошла ко дну. Тщетно он пытался нащупать ее в мутной воде, напрасно нырял в страшный холод с широко распахнутыми глазами. Так и скрылась она в царстве царя Водяного. Сгинула без следа. Увез тогда троих своих детишек к матери под Починок Курбат, а сам попросился на воинскую службу.

Ратная наука давалась ему легко, видать глубоко в крови жила какая-то сила, завещанная далекими предками. И сила эта проступала в чертах лица, в высоких скулах, в тяжелом прищуре. Лук и стрелы были его излюбленными вещами, а нож-лисичку мог он метнуть аккурат в девичье кольцо с пяти шагов и при этом не попортить полировку. А если с коня на полном скаку, то попадал в яблоко.

Через год дослужился Никифоров до стрелецкого десятника. И пошел бы дальше в гору, но судьба-злодейка столкнула с пути прямого – оказался по глупости среди тех, кто недоволен был московскими царями. И не то чтобы они поляков приветствовали, но считали, что из двух зол Сигизмунд лучше. Спорил с ними Курбат, но властям не доносил. А потом и заговор открылся – помели всех, и его заодно.

Так и оказался у заплечников Никона Олексьевича. Но дьяк хорошо чувствовал породу людей и про Курбата про себя понял: этот не предатель. Но просто так Никон еще никого не отпускал.

Курбат на животе пополз к крайней избе, откуда крик бабы уже перешел на сдавленный хрип и жалобный стон. Хоронясь за редкими кустиками, используя каждый бугор, ему удалось приблизиться к дворовой части избы. Метнулся к заднему входу, осторожно потянул дверь – подалась легко, без скрипа. Он бесшумно, все так же на животе, переполз через порог, поднялся, прошмыгнул в бабий закут.

– Иржи, давай быстрее! Нас уже ждут! – Поляк прошел в полушаге от Курбата.

– …Будет тебе ужо мед с малинкой!.. – скрипнул зубами Никифоров и коротким локтевым движением метнул лисичку.

Острая сталь вошла чуть ниже затылка, пробив основание черепа. Поляк даже не успел вскрикнуть. Он умер еще стоя. Плоть постояла несколько мгновений и рухнула, словно сырой чурбан, переносицей о край лавки, на которой стояла посуда для дойки и обряжения. На шум выскочил второй, на ходу завязывая штаны. Курбат снял со стены лесу, попробовал на прочность и тенью вырос у него за спиной. Молниеносное движение рук – и леса уже обвилась вокруг шеи, глубоко врезалась в кожу. Никифоров подождал, пока тело не перестанет дергаться, вложив до темноты в глазах всю свою недюжинную силу. Осторожно опустил на пол покойника. Взяв в качестве трофея пехотный палаш, два пистолета и немецкий бандолет, выскочил через тот же задний вход на двор. Пригибаясь, пересек огород, скользнул за калитку и пополз вдоль заборов к навозной куче. Навоз – самое лучшее место для укрытия. Загнал пулю и прицелился в конного под дубом. Вокруг щеголя никого не было. Курбат прикинул, что после выстрела облако дыма за минуту отнесет ветром шагов на двадцать – тридцать. Значит, туда, по идее, и должен броситься неприятель в поисках стрелка. Но он их сильно переоценил.