Георгий Любарский - Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие

Осознать связь времени и научно-технической мысли можно, если обратиться не к датам технического внедрения изобретений, а к самым первым открытиям. Подводная лодка, летательный аппарат тяжелее воздуха, парашют были придуманы в XVI в. Леонардо - разумеется, придуманы проекты, а не действующие модели. Танк был изобретен в 1420 г. Джоанесом Фонтема. Точный праобраз компьютерного языка разработан еще в XVIII в. Лейбницем, и существует несколько еще более ранних вариантов. Имеются сведения о том, что оптический телеграф и аппарат, передающий голос (телефон) испытывались в XVII в., еще несколько ранее обсуждались принципы электрического телеграфа. Водолазный колокол появился в XIV в. Существует рисунок подводной лодки, сделанный в XII в. (1190 г.) - вероятно, только проект, но все же… В XVI в. появился скафандр для подводного плавания. В начале XVIII в. описывались принципы черно-белой и цветной фотографии, что не очень удивительно, если вспомнить, что о свойствах некоторых металлов фиксировать изображения было известно уже в XVI в. (1566 г.). С XIV в. известны кривошипный механизм и зубчатая передача, сверлильный станок, колесный домкрат, подъемный кран, землеройная машина, самопрялка, домна, цемент, современная телега, паром с колесами, который может идти против течения, многомачтовый корабль (каравелла)… В это же время появился первый автомат - механические часы. Первые колесные часы известны с XII в., в XIII они обзаводятся гирями, с XIV появляются огромные башенные часы, а в XV - первые карманные часы. Они сделаны в Нюрнберге мастером П. Хенляйном, так что “эпоха автоматизации” началась в Нюрнберге.

Эпоха, длившаяся до Нового времени, знала многое из того, что мы считаем недавними открытиями. Порох появился в Средние века, о шарообразности Земли знали до наступления новой эры, Америка в определенном смысле не была открыта - контакты Европы и Америки продолжались очень долгое время, пока не были “закрыты” со стороны Европы, что и дало возможность последующего “открытия”. Такие вещи сейчас очень легко объявляют “опередившими свое время”. Это не совсем верно. Это мы сейчас решили, что какому времени свойственно, и свысока хвалим прошедшие эпохи за “наши” изобретения и открытия.

В действительности время характеризуется в большей степени живущими в нем идеями, чем предметами быта. В связи с новой ступенью, достигнутой развитием души, человечеству становится доступен новый пласт идей. Выводами из этих идей и кормится каждая следующая эпоха. Подобно тому, как в наборе аксиом с необходимостью заключены следствия, так обретение человечеством (или одной какой-либо культурой) критической совокупности идей делает необходимыми извлечения всех содержащихся в них и их сочетаниях следствий. Это и есть тот “ящик”, о котором говорилось выше. Каждой эпохе выдается такой “ящик открытий”, и каждая эпоха извлекает из него идеи и изобретения. Найти идеи “не из своего ящика” очень трудно, поскольку язык описания меняется: грек не понял бы мысли о молекулах не в силу непредставимости для него самих молекул, - как раз атомизм-то для грека был достаточно банальной теорией, - он не понял самого объясняющего характера биохимического объяснения движения, не понял бы того, что это объяснение. Идея мозга-теле фонной станции что-то объясняла человеку конца XIX в., человеку иных времен она вовсе не покажется объясняющей: просто нелепая метафора, и ничего больше; как будто некто сказал: магнитофон - это большой таз, в него ударишь, и он долго звучит. Идеи ценны, новы, обладают объяснительной силой, пока они работают “в своем времени”. Потом теряется их смысл; они становятся нелепыми суевериями и странными мифами. Точно та же судьба у действительно предвосхитивших свое время идей: их еще нечем понимать, и они звучат неистовым лепетанием безъязыкого.

В связи с тем, как развивается современная наука, следует отметить одно ее качество, обычно выпускаемое из виду. Принято считать, что наука отличается от всех прочих явлений культуры; направления и течения в искусстве, формы религиозной жизни и даже сами языки людей могут меняться, наука же является универсальным, объективным познанием и в этом смысле она меняется только прирастая, только уходя все дальше вглубь познаваемого, но она вечна в своей сути так же, как универсальна по распространению и применимости, науке нет альтернативы, раз возникнув, она пребудет вовеки. Для явления культуры такие характеристики выглядят странными; так может характеризоваться какое-то явление правовой жизни, претендующее на роль всеобщего принципа, основанного на, скажем, справедливости. Наука возникла в Новое время, в самом его начале, возникла она в Европе, распростра нялась из Европы и сейчас наиболее развита в Европе и культурно сближенных с ней странах. Судя по некоторым симптомам развития науки, она оказывается вовсе не такой уж абсолютной и универсальной. Реальная наука - не наука, прокламирующая свои признаки и выхваляющая свои черты, а реальный социальный феномен, - такая наука ведет себя локально, как и подобает любому культурному явлению. Тезис о локальности современной науки, претендующей на всемирность и универсальность, может вызвать удивление. Поэтому обратимся к способу существования науки в не-европейском мире.

Несколько лет назад в ряде научных журналов появились интересные публикации о способе существования науки в странах третьего мира, об “азиатской науке”. Выяснилось удивительное обстоятельство. Ученые из многих стран, в частности Индии и даже Японии, великолепно работают в европейских научных центрах. Совершают открытия, пишут грамотные статьи и вообще являются совершенно полноправными членами научного сообщества - пока они остаются на Западе. Через годы или десятки лет они уезжают в родные страны. Там они становятся преподавателями в местных университетах, у них есть возможность вести научную работу. Однако проходит всего несколько лет, и эти ученые как будто “забывают”, как делается наука. Они не только не делают новых открытий, но и в повседневной научной жизни - рецензировании чужих статей, консультировании, оценке результатов работ студентов и т.д. ведут себя не как ученые, а как члены местного культурного сообщества. Критические методы исследования, способы проверки результатов, оценка новых методов работы, обновление лекций в согласии с новыми научными данными - все то, с чем они чудесно справлялись в Европе, ими более не используется. Конечно, при таком подходе они не могут научить научному методу своих студентов. Максимум, на что способны эти бывшие ученые - читать из года в год стандартный курс лекций очень посредственного качества.