Георгий Любарский - Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие

Подойти к особенностям психологического устройства людей Средневековья и эпохи, начавшейся с Возрождения, можно и с еще одной стороны. Можно обратиться к иконографии Христа как показателю душевного развития людей. На протяжении раннего Средневековья Христос на распятиях изображался довольно обобщенно, без подчеркивания каких-то индивидуальных черт. В XI в. в Англии было создано знаменитое Вайнгартенское распятие. На этом распятии Христос изображен человеком, изображен так, что с болезненной резкостью подчеркивается его чувственная природа. Это одно из первых проявлений последующего иконографического стиля. В XII в. в Англии, а затем и по всей Европе развивается то, что можно назвать культом Иисуса - человека, а не Бога; Иисус наделяется прежде всего человеческими свойствами. И все же чувственная острота Вайнгартенского распятия не была превзойдена до XV в., когда такого рода произведения стали встречаться все чаще.

Обратимся к современной ситуации, отражающей типичные черты Нового времени. Сейчас, когда люди выдумывают себе Иисуса, им его гораздо жальче, когда его воображают человеком, а не Богом. Это - путь протестантского богословия; так же ведет себя образ Иисуса в художественной литературе Нового времени, и в философских размышлениях на эту тему. Бога воображать скучно, он всемогущ, он мучается по собственному желанию - это не кажется трагической ситуацией. Так начальник, который зашел в рабочую столовую для сближения с народом и давится котлетой из хлеба, входящей в порционный обед, не вызывает глубокого сочувствия, - это лишь игра “в демократию”. Бога, ставшего человеком, современному человеку не жалко, ему жалко человека, который умер, хоть молва его и ославила Богом. Я здесь пытаюсь обратить внимание вовсе не на какой-то “новый” смысл Христа, а только на факт представления Христа современным человеком.

Эта линия “очеловечения” Христа, замена Христа человеком Иисусом, в явной форме берет начало с XV-XVI вв., с Возрождения, хоть корни ее уходят и в более древние времена, в XI-XII вв., - например, к Вайнгартенскому распятию. Это изменение отношения к образу Христа очень важно - оно рисует перед нами определенное изменение, которое произошло в душах множества людей. До XI-XII вв. почти всем людям было очевидно, что главной трагедией является вочеловечение Господа, умаление до человека, завершающим этапом которого стали Голгофа и крестные муки. С XI-XII вв. это становится все более чуждым представлением, все менее внутренне понятным, и затем, начиная с Нового времени, массы людей начинают чувствовать уже совсем другим образом, у них уже даже распятие Дали не вызывает тошноты.

Столь кратко могут быть рассмотрены две стадии описания внутренней жизни человека - в Средние века она обходится молчанием, в новейшее время она привлекает повышенное внимание, но сама по себе она становится чрезвычайно слабой. Между этими крайностями лежит истинное событие Ренессанса - возникновение полномасштаб ного изображения внутренней душевной жизни человека, возникает то, чего не было раньше в человеческой культуре, что дано было лишь намеком. Это развитие внимания к внутренней жизни души в наибольшей степени проявляется у Шекспира (1564-1616), который с этой точки зрения выступает как творец новоевропейской литературы. Влияние Шекспира незаметно и всеобъемлюще, его роль сопоставима с ролью творца языка. Мы знаем несколько имен - Чосер, Лютер, Сковорода, Пушкин - которые своим литературным творчеством создали новый языковой стиль, новую манеру выражаться, в конечном счете - новый язык. Шекспир создал форму для выражения новой реальности внутреннего мира человека - мира свободных чувств и мыслей. После него это стало банальностью, это стали делать если не все, то многие, это стало литературным приемом; люди узнали, что у них существует такая внутренняя жизнь и заговорили языком Шекспира о ней. До него не было почти ничего. В результате творчество Шекспира как симптом Нового времени, как знак изменения, произошедшего в душах людей, не менее важно, чем такие масштабные явления, как Реформация и Ренессанс. Другой фигурой такого же уровня является Сервантес (1547-1616), герой которого впервые в литературе проявляет самосознание; этот литературный герой описывает новую ситуацию, которая возникла в мире. И прежде у людей были цели и намерения, были желания и эмоции. У них не было того особенного духа, который проявляется у Дон-Кихота, не было выхода за границы собственных целей и возможностей, проблемы отношения желаний личности и устройства мира. Великих не измеряют в сантиметрах, и все же мне кажется, что Шекспир для описания новоевропейского человека сделал больше, а Сервантес это сделал не столько меньше, сколько иначе.

Мы можем заметить и другие отличия душевной жизни средневекового человека от современных людей. Легко видеть, как много значит для современного человека частная жизнь. Литература заполнена бесчисленными историями об отношениях мужчин с женщинами, о проблемах родителей и детей, о частных делах и проблемах отдельных людей. Это один из главных интересов современного человека; личность - главное, что его волнует. Так, “открыватель” Нового времени Петрарка создал “Канцоньеро”, цикл песен о любви к Лауре; в этих стихах описывается индивидуальная любовь, в то время как средневековой литературе такие темы совершенно чужды. Конечно, я не хочу сказать, что в Средние века дети не ругались с родителями или что тогда никого не интересовали связи мужчин с женщинами. Но вот характерная деталь: “В памятниках искусства XIII в. мы не встретим той проблематики, которая распространяется в XV-XVI столетиях: супружеская пара с детьми, интимная жизнь внутри дома, вообще человек в его повседневных занятиях, взятый сам по себе, в качестве самоцели, а не в функции символического средства. Семейный портрет в интерьере появляется тогда же, когда и трактаты и наставления о супружеской жизни, - в XV веке. Семья становится в центре внимания общества. Ничего подобного мы не встретим в изучаемый нами период. Не многозначительно ли это молчание?” (Гуревич, 1989:291).

Историк отмечает значимое отсутствие важного комплекса признаков. Далеко идущие выводы из этого отсутствия делать, возможно, не стоит, но можно задаться вопросом: а бывает ли так, чтобы люди иначе относились к личной жизни, нежели мы привыкли? Может быть, люди всегда и везде устроены одинаково, и просто стиль средневеко вого искусства таков, что не изображает эту сторону жизни?

Интересные сведения по этому вопросу можно найти в работах этнографов, которые исследовали современных американцев, описывая их отстраненно, с этнографической точностью, чтобы зафиксировать обычаи современного народа, а не туземцев Полинезии или африканских йоруба. Оказалось, что поведение американцев 70-80 гг. ХХ века отличается от того, что принято считать “естественным” - от того, что естественно для европейского человека. У европейца обычно есть родина, есть место, где он родился и вырос, по которому он скучает, если жизнь заставит его уехать надолго в другую страну. Совсем иначе обстоит дело у американцев. Многие американцы работают по контракту, который заключается лишь на ограниченное время - на 2-3 года. По истечении срока контракта семья переезжает к новому месту работы родителей, и дети ходят в новую школу, вместе с новыми одноклассни ками. Когда человек, воспитанный таким образом, вырастает, у него образуется совсем иное “чувство родины”. Согласно опросам взрослых американцев, по родине они обычно не тоскуют (не знают, что это за чувство), но им необходим “американский образ жизни”. Упрощенно это можно выразить таким образом: человек, живущий в пятизвездочном отеле, в холле которого продаются пиво и чипсы, а в номере есть телевизор, не испытывает неудобств, в какой бы части света этот отель не был бы расположен. Меняются и другие представления. По “нормам” Европы человек, потерявший супруга, должен печалиться и горевать. Дело не в том, что эти чувства ощущают все, а в том, что ощущать их “прилично”. В Америке человек, более нескольких недель чувствующий себя подавленным после кончины супруга, ощущается как невоспитанный. Логика выглядит следующим образом: если супруг был действительно хорошим, он должен был оставить о семейной жизни столь приятные воспоминания, что после его кончины оставшийся супруг должен хотеть как можно быстрее снова связать себя узами брака. И опять дело не в том, что все американцы через месяц после того, как они овдовели, женятся или выходят замуж, а в том, что считается правильным и приличным. Опросами американских и европейских психологов найдены десятки таких национальных привычек, особенностей национальной морали, которые кажутся странными тем, кто привык думать, что все люди одинаковы, а цивилизованные люди одинаковы особенно. При этом, однако, следует учитывать, что американский образ жизни распространяется вместе с американской экономикой и все большее число людей ведет себя “как американцы”, независимо от того, где они проживают. Так что даже в рамках современной цивилизации может существовать такая душевная жизнь, которая вызывает у нас удивление.