Георгий Любарский - Морфология истории. Сравнительный метод и историческое развитие

Значит, описываемое изменение души, симптомами которого являются Ренессанс и Реформация, существенно связано не с бытом, не с “уровнем цивилизации”, не с местом (хотя со всеми этими факторами и многими другими оно все же связано), а с определенным типом культуры. Проще говоря (хотя проще ли?), христианская Европа (включая Россию) образует общественное целое более высокого уровня, чем отдельные народы Европы. Изменение коснулось людей, относящихся к этому общественному целому, к этой культуре, а живущие в географическом смысле по соседству (мусульманский мир, дальневосточный регион) и даже в том же месте (евреи-ашкенази) не подверглись этому изменению. Народы Земли, не являющиеся субъектами этого этапа душевной эволюции, взаимодействуют с новой европейской цивилизацией внешним образом; это не значит, что такое взаимодействие всегда слабое, поверхностное, но все же оно иное, чем у европейских народов.

Народное чувство. Важно отметить, что Великое Возрождение не выдумано теоретиками истории, не является только плодом теоретического осмысления событий прошлого и проведения в этом прошлом условных границ. Возрождение непосредственно ощущалось как таковое и даже осознавалось как особая эпоха современниками событий. Начиная с XIV и особенно в XV в., и еще в XVI в. деятели культуры по всей Европе были убеждены, что они живут в особенные времена, в новые времена, что некоторая эпоха закончилась, и наступил “новый век”, - “модерный век”, как говорил Вазари.

Это было непосредственное ощущение происходящего и как таковое оно является фактом. Мы можем скептически отнестись к этому факту, сказав, что такова была интеллектуальная мода - подобно тому, как в каждое время находятся люди, утверждающие, что во времена их молодости все было много лучше и мир неотвратимо движется к упадку. Однако вспомним мироощущение Средних веков: начиная уже с XII, XIII вв. множество людей, и образованных, чьи голоса для нас особенно хорошо различимы, и необразованные, неграмотные, о мнении которых мы можем судить только по косвенным данным, - все эти люди полагали, что они живут в конце времен, что некоторая огромная эпоха заканчивается, что человечество является очень старым, очень мудрым и ослабевшим. Так воспринимали свое время в XII, XIII вв. А со следующего века вдруг возникает непосредственное чувство обновления, человечество становится молодым, только что родившимся, и все чувствуют, что наступило новое время. Тем самым мы видим, что оценки людей своего времени за многие века согласуются, и в то же время совпадают с развитием некоторых объективных показателей (развитие экономики, искусства, науки и проч.). Приходится сделать вывод, что люди непосредственно ощущают ход истории (а как же иначе? ведь она происходит с ними, это та среда, в которой они живут), что непосредственные ощущения людей от своего времени являются в той же степени истинными, как показания наших органов чувств. Бывают обманы зрения, и все же в целом зрение верно служит нам, показывая реальный мир; так и историческое чувство народов в целом дает верную картину истории.

Ничего нового в утверждении, что народы могут испытывать чувства, не содержится. Это положение прямо вытекает из наличия национального характера, народной души. Если есть душа, имеется и способность испытывать чувства, поскольку чувства являются свойствами, атрибутами души. Сегодня существуют некоторые обороты речи, апеллирующие к существованию народных чувств - например, выражение об “оскорбленном национальном чувстве”. Пониманию реальности таких чувств препятствует материализм - поскольку народ не обладает отдельным материальным телом помимо совокупности тел людей, к нему принадлежащих, постольку современное мировоззре ние склонно сомневаться в реальности народных чувств, соглашаясь только на что-либо невнятное вроде “коллективного бессознательно го”. В этом отношении современное материалистическое мировоззре ние очень забавно: оно не признает чувства без тела, хотя связь тела с чувствами весьма опосредованная, и согласно не признавать реальность души, хотя чувства являются ее прямыми производными. Фактом, однако, является то, что народная душа и народные чувства существуют, и народ в целом чувствует то, что происходит с ним в истории - так же, как спящий человек может недовольно ворочаться в ответ на звук будильника.

Такая трактовка “народного чувства”, чувства, испытываемого большими массами людей в определенном смысле независимо друг от друга, прямо вытекает из наблюдений за “возрождением античности”. Исследователь этого периода Э. Панофский (1962:27, цит. по Лосеву, 1982) пишет: “для средневекового ума классическая античность была слишком далека и в то же время слишком актуальна, чтобы рассматривать ее как историческое явление… Ни один средневековый человек не мог рассматривать цивилизацию античности как феномен, завершенный в себе и притом принадлежащий к прошлому и исторически отделенный от современности, как культурный космос, подлежащий исследованию и, если возможно, усвоению, вместо того чтобы быть миром живых чудес и кладезем информации”. То есть люди средневековья самым живым образом ощущали, что в их время античность как эпоха еще не закончилась, а как только греко-латинская эпоха действительно завершилась, люди с непосредственной ясностью ощутили, что началось новое время, а античность осталась в прошлой эпохе, она отделена теперь определенным барьером и пригодна для подражания, изучения, восхищения - она стала чем-то внешним.

Значит, мы можем задаться вопросом: что нового возникло на заре Нового времени? Что сделало Великое Возрождение Великим, отличающимся от обычных волн возрождения? Не просто расцвет искусств, не просто подъем экономики будет интересовать нас, а те специфические оттенки, в которые был окрашен именно этот подъем.

Характерно ощущение людьми возраста их культуры. Мы воспринимаем сейчас людей средневековой культуры как очень молодых - еще бы, они столько всего не знали, ведь мы теперь знаем, какое им предстояло огромное будущее. Люди часто чувствуют вернее, чем судят: в Средние века люди ощущали себя, все человечество, очень старыми, об этом можно прочесть в десятках свидетельств той эпохи. Люди средневековья оценивали себя как человечество в состоянии дряхлости, они жили “в конце времен”. И это было верным ощущением - тогда действительно приближался конец исторической эпохи. Средневековые хроники наполнены метафорами, подчеркивающими, что человечество несется к своему концу. Человека представляли как пилигрима, для которого важна только цель паломничества, а сегодняшний ночлег является лишь временным пристанищем. Такое представление не является “побочным” следствием господства христианской идеологии - прошли века, христианство осталось, но ощущение “конца времен” ушло. Подобные ощущения были и на другом конце света, в Японии - там также примерно с XI в. люди ощущали себя живущими в последнюю эпоху старого мира. Эти чувства не ослабевали до XIII, XIV вв. В прямой связи с ними развивались новые японские варианты буддизма - школа амидаизма и Нитирэн.