Виталий Волков - Выстрел в Вене

И вот Эрик. Он цветёт, как цветок. Он очищает карму на планете. Цветёт талантом. В этом цветении должен быть высший смысл — мир должен преображаться и воспарить от звуков его лиры. Его музыка может пробудить лучшие силы в человечестве… Могла бы. Но — его давно уже окружает не мир, а среда. Среда эстетов. Китайский чиновник, оставив службу, должен был семь лет в уединении глядеть на поверхность воды, чтобы вернуться себя в человека живого. Купол храма ограждает от купола неба. Это слова Мойши, его покойного старшего брата. При всей близости Эрика и Эриха, при всём покровительстве, которое дядя Эрих оказывал младшему Нагдеману, сферы политики и философии немец делил с Мойшей. Впрочем, он был, наверное, единственным, кого в эту часть своего строения допускал старший брат. По какой причине? Эрик видел причину в развитом у немца логическом мышлении, встроенном в его механизм естественным образом. Этот механизм перемолол гигантскую гору событий в опыт, а опыт — в мировоззрение. Сам Эрик считал себя человеком, не обладающим мировоззрением как таковым, в серьезном значении этого слова, да и не особенно нуждающимся в таковом! Яша Нагдеман говорил так: вера в бога, вера в творчество хороши, когда они открывают дверь, а не выламывают стену. Свобода в ограничении — это счастье…

Той ночью перед интервью Эрик Нагдеман в сердцах, не найдя общего языка с женой, покинул гостиницу, взял такси и уехал в зал, где до позднего утра играл на инструменте свою собственную мелодию. Ему показалось — так он не играл никогда. Ему показалось, что он свободен и счастлив.

Да, у Эриха Бома сложилось устойчивое и самостоятельное мировоззрение. Ученого, изучающего законы природы, он включает в систему той природы, которую наблюдает, препарирует и своим наблюдением изменяет. Тем более, если ученому удаётся эти наблюдения законсервировать в закон. Открытие закона мироздания это — именно это — мироздание меняет, природа стремится вырваться, вынырнуть, выскользнуть из хвата этого закона тем более рьяно, чем крепче хват, чем шире универсальность его. И закон потеряет применимость — больше того, с рождением закона рождена и его кончина. Как с появлением лекарства от гриппа изменяется вирус гриппа, как с появлением универсальной концепции воспитания добром воспитатели становятся тупее…

Диалектика, тоже нашедшая свою смерть. Но если представить себе идеального исследователя, то есть такого, чей закон не утрачивает власти над природой вещей с его произнесением, закреплением в слове — поскольку зачатием своим не переменяет мироздания — это должен быть такой исследователь, в котором закон уже имеется, он в нем «зашит», и он, исследователь, обнаружит его, закон, в себе самом путём чуткого подобия макрокосмоса и микрокосмоса — микрокосмос во всей полноте уже дан в скрытой форме. Принцип подобия — краеугольный камень мировоззрения Эриха Бома. Парадоксальным образом немец тут воплотил своё представление о Яше Нагдемане. Думая о подобии, он видит перед собой Яшу. И Эрика. И Мойшу. Такие разные микрокосмосы, которым не нужно изучать мироздание, чтобы знать его закон. Но Эрих Бом — практик. Что значит принцип подобия для него? Философия должна и может быть приложима и приложена к жизни. Поэтому он готов сделать вывод о себе и для себя, опуская, но зная все промежуточные вычисления и сноски — его жизненная функция близится к высокому финалу, в котором главная роль отдана последнему из «подобных», его тёзке Эрику Нагдеману.

Эрих лишь покачал головой, когда по залу разнесся голос сотрудницы аэропорта. Его рейс снова задерживается. Японцы и китайцы летят, а Бом — задерживается. Кто скажет, что тут повинен случай? Нет. Индукцией, а не дедукцией, старый немец приходит к ясности — Эрику в Вене действительно грозит опасность. Если бы не это, судьба не стала бы задерживать старика-опекуна в порту Лондона, не выделила бы на его личный банковский счёт это испытание. Бом понимает: он стоит, вернее, сидит перед выбором. Звонить Эрику или нет? Тяжелой, не гибкой в локтевом суставе рукой, немец извлёк из кармана телефон. Рука — совсем не рука, а кочерга. «Нет, колено парового шатуна», — так он пыхтит, будучи вынужденным приподнять плечо, чтобы управиться с карманом… Телефон дорогой, он изготовлен знаменитой фирмой для нужд стариков. На девяностолетие сей гаджет ему подарен женой Эрика. Бом ценит подарок тем более, что хорошо знает женщину. Номер Эрика зашит в памяти под кнопкой «3». Номер Норы — «2». «1» — неотложная помощь. Неотложка. Таким он получил гаджет от дарительницы.

Эрих знает, что на «2» звонить ему бесполезно. А «3» приближено к «2» по негативной перспективе. Проще сразу жать на «1». Прежде, чем на удачу набрать «3», он пробует связаться с журналистом, который счастливо проник к Эрику. Но нет больше счастья в жизни, как говорили знакомые русские. Беседа закончилась, журналист уже на пути домой и к славе… Тогда Эрих все-таки придавливает ногтем большую кнопку «3». А вдруг Нора ослабила бдительность? И, в самом деле, трубка ожила личным баритоном Эрика Нагдемана. Он звучал нервно:

— Эрих, я все знаю! Я уже имел беседу с Норой. Прости ее, ты же знаешь эти ее девичьи причуды… Где ты? Уже в Вене? Я так рад, что ты будешь в зале! Я сейчас немного на взводе, я ушел из-под опеки, но буду в отличной форме, несмотря на бессонную ночь. Нет, Эрик, нет, благодаря бессонной ночи! Я выхожу на простор… Эх, если бы на сцену сегодня, я бы сыграл лучший свой концерт. Жду завтрашнего вечера. И тебя, — на одном дыхании выпалил Эрик.

Он говорил по-немецки с тем неистребимым еврейским акцентом, который сближает этот язык с австрийским. Бому жаль было сбивать собеседника с высокой ноты, и он избрал не самый прямой путь к цели.

— Увы, твой самый давний зритель ещё в Лондоне, в чёртовой дыре, в Гатвике. Не желают бомбардиры выпускать старика антифашиста. Все летят — японцы, вьетнамцы, один Бом торчит! И, кстати, ты уверен, что опекунша не организовала за тобой наружку?

— Дядя Эрих, за Нору еще раз извини. Я хоть смог телефон взять на вынос…

— Эрик, ты молодчина. Ты еще борешься за свободу, в отличие от нас, немцев! Хотя при такой погоде как здесь немецкие пилоты взлетают и садятся с закрытыми глазами. Англичане разучились работать. Кто-то опять бастует в Балтиморе, поэтому здесь радостно откладывают рейс. Но вот что…

— Твоё левацкое сердце, дядя Эрих, должно ликовать, когда рабочие бастуют, борются за свои зарплаты, — перебил его Эрик.

— Мне жаль сбивать твой высокий лад, но я зануда, так что сам виноват. Нынешние забастовки так же мало связаны с рабочим движением за свои права, как ты — с политикой, а нынешние леваки — с антифашизмом. Обрати ты хоть толику своего внимания на явления политические, ты бы в тысячный раз не совершил бы одну и ту же ошибку и даже шутки ради не назвал бы Эриха Бома леваком… Но ты перебил меня, а мне есть-таки что тебе сказать…