Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Немецкий «восток» обрекался на спираль экономического упадка, темпы которого ускоряла ничем не сдерживаемая беспощадность колониального правления. Осенью 1942 г. запросы немцев по новому урожаю оказались невыполнимыми. Почтовые цензоры и СД отмечали воздействие политики на сельское население. «Пришло время урожая, а хлеба так и нет, – писала украинка родственникам, угнанным на работы в Германию. – Парни собирают корешки, а мы смалываем их на ручных мельницах, чтобы испечь хоть какой-то хлеб. Вот этим пока и живем, а что дальше будет, не знаем». Почти в каждом доме гнали самогон, и потребление алкоголя возрастало кратно. По меньшей мере после перегонки зерно хотя бы уже не могли отнять. «Пьют по поводу, – писала волынская газета, – и без всякого повода. Раньше был один шинок на село, а теперь один на три хаты» [570] Berkhoff, Harvest of Despair , 135. .

Села в относительно бедных сельскохозяйственных районах, как в том же Полесье, выполнить спущенные им планы не смогли, поэтому там началась новая страшная война против гражданского населения. 2 сентября 1942 г. немецкая и украинская полиция вошла в белорусское село Каменка к востоку от Бреста, полностью вырезала население и спалила все дома в качестве устрашения жителям области – вот так будет со всеми, кто не выполнит квот и подпадет под подозрение в пособничестве партизанам. Ровно через три недели настал черед украинского села Кортелесы на Волыни, что вблизи поселка Ратно. Окружной комиссар Ковеля объявил крестьянам, что распорядился сжечь их живьем в хатах как укрывателей партизан, однако заменяет наказание расстрелом. Никто из 2900 убитых по его приказу фактически не был подозреваемым в причастности к партизанам – их смерть служила лишь средством устрашения. По мере распространения стратегии тотального террора на восточные и южные области Европы число сожженных сел и деревень на протяжении следующих двух лет выросло в геометрической прогрессии. Довольно скоро значительные части Белоруссии, Греции, востока Польши, Сербии и позднее Италии буквально охватили немецкие акции «против партизан» – массовые коллективные расправы. В Западной Европе подобные вещи были, как правило, исключениями: Орадур-сюр-Глан во Франции и Лидице в протекторате Богемия и Моравия превратились позднее в мемориалы как уникальные примеры немецких зверств. После освобождения Белоруссии в республике насчитывались шестьсот сожженных сел и деревень, а количество уничтоженных за период оккупации жителей исчислялось 2,2 миллиона из всего 10,2 миллиона населения [571] Ibid., 134 and 208–212; Chiari, Alltag hinter der Front; Gerlach, Kalkulierte Morde, 11; Mazower, Hitler’s Empire, 282–284. .

Понадобилось какое-то время, прежде чем крестьяне начали видеть в партизанах спасителей, а не источник дополнительной опасности для и без того крайне неустойчивого существования. В 1942 г. партизанские отряды оставались пока еще слишком слабыми и действовали разрозненно, вследствие чего не представляли серьезной угрозы немцам. Скорее даже до известной степени наоборот – соперничающие друг с другом польские, еврейские, украинские и советские партизаны в лесах чаще воевали между собой за господство над территорией и источниками поступления продовольствия из ближних деревень. Ничем не ограничиваемые немецкие притязания вели к экономическому, политическому и социальному крушению Украины и порождали вихрь внутриэтнического насилия. В других частях Восточной и Южной Европы баланс обстоятельств – военных, политических и экономических – в той или иной степени отличался, однако общим для всех районов оставалось одно – коллапс государственной власти. В Белоруссии, Польше, Сербии и на Украине германские начальники ни под каким видом не могли потерпеть национальных или даже областных правительств, отводя верхушкам на местах не более чем вспомогательную роль, поэтому даже тамошняя полиция в конечном счете начинала шататься и рушиться, а в последние месяцы немецкого правления многие ее сотрудники бежали в партизанские отряды [572] Chiari, Alltag hinter der Front , 36–48 and 268; Berkhof, Harvest of Despair. .

В отличие от прямого колониального правления на востоке, во Франции государство сохранилось. Тут весь механизм получения продовольствия от крестьян действовал через посредство французских помощников, даже в регионах вроде Бретани и Луары, помещенных под непосредственное военное правление немцев с начала оккупации. Процессы требовали постоянного взаимодействия немецких и французских чиновников на всех уровнях должностной иерархии, от централизованных структур Виши с управленцами администрации высшего звена до мэров городов и отдельных сельских общин. Одной из труднейших проблем системы снабжения являлся незаконный забой скота. С ранних дней немецкой оккупации вышли установления, запрещавшие производство масла и забой сельскохозяйственных животных на французских фермах с целью поддержать крупные маслодельни и скотобойни, предназначенные служить к тому же средством контроля. Крестьяне пускались на все ради возможности обойти запреты и осенью 1941 г. даже выбрали обычного фермера, а не правительственного чиновника в качестве главы новой корпорации крестьян Мена и Луары, которую создали в Виши для управления сельскими производителями. Уверенные в себе консервативные католики-аристократы вроде графа Анри Шампанского, обладавшие прочными связями среди верхушки Виши, без всяких угрызений совести обрубили квоты на масло для коммуны Сомлуар в Анжу с 375 до 50 кг. Не располагавшие столь широкими возможностями и связями мэры прибегали к старым как мир приемам обороны на селе – непробиваемому молчанию. Даже коллективные штрафы, налагавшиеся немцами за невыполнение квот, оставались не оплаченными годами – причем без особых последствий. И хотя глава французского государства маршал Петен оставался лично весьма популярным, нежелание селян сотрудничать бросало вызов его видению консервативной «солидарности и взаимопомощи в национальном масштабе» [573] Gildea, Marianne in Chains , 126. .

На Украине требования немцев от села постепенно уничтожали тамошнее управление, приводя к анархии и, по сути, гражданской войне; во Франции власть утекала из рук центральных органов не столь драматичным образом, но все равно весьма и весьма значительно. Местные землевладельцы и духовенство, встретившие в 1940 г. завоевателей как гостей и предложившие себя в заложники для гарантии безопасности граждан, теперь старались защитить их от непосильных экономических претензий. По мере того как схожие процессы официального увещевания сверху и общественного сопротивления снизу протекали по всей оккупированной Западной Европе, местные нотабли вновь сделались ключевыми игроками пьесы, позволив местностям одержать победу над отечеством [574] Ibid., 111, 126–132. .