Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

В Европе село процветало за счет города. Городские рабочие в регионе Луары выигрывали из-за потребностей немецких войск в вооружении и производили для них корабельные рации, палатки, маскировочные материалы, камуфляжные сетки, торпедные катера и миноносцы, железнодорожные вагоны и бомбардировщики «Хейнкель‐111», не говоря уже о гигантских проектах по строительству ангаров для подводных лодок и возведению фортификаций вдоль побережья Атлантики. Однако высокая занятость, хорошие зарплаты и номинально лучшие продовольственные рационы не спасали население от хронической нехватки провизии и недоедания. Хуже всего приходилось наиболее крупным городам. 31 мая 1942 г. в Париже на рынке на улице Бюси вспыхнул самый настоящий бунт, закончившийся гибелью двух полицейских. В ходе последовавших разбирательств и репрессий коммунисты, задействованные в координации протестов, подверглись казням, тогда как подозреваемые из числа женщин отправились в концлагерь Равенсбрюк. Однако подобные протесты выходили за рамки обычного. Повседневная реальность представляла собой тихое болото: очереди к официальным пунктам получения съестного удлинялись по мере того, как его становилось все меньше, поскольку запасы утекали на черный рынок [575] Ibid., 83–85; Schwartz, ‘The politics of food and gender in occupied Paris’, 35–45. .

Парижане из представителей среднего класса возвращались в области вроде Шинона, где побывали в роли эвакуированных в 1940 г., тем временем как велотуристы из буржуа с объемистыми сумами по обеим сторонам багажников сделались привычным явлением в сельской местности. В отсутствие моторизованного транспорта велосипед переживал золотой век. В каждом городке имелся по меньшей мере один велосипедный клуб. Многие владельцы двухколесного безмоторного передвижного средства все чаще сталкивались с банальной проблемой замены сношенных шин, поскольку британская морская блокада перекрыла импорт каучука. Обычным выходом служило простое решение – сшивать вместе куски поливочных шлангов, хотя при такой «обувке» колес ездока здорово трясло и приходилось сильнее налегать на педали [576] Gildea, Marianne in Chains, 116–118, 148–149; 27; Reg Langlois (Jersey) and Daphne Breton (Guernsey): bbc.co.uk/ww2peopleswar archive of stories, A3403946 and A4014091. .

Процессы экономического дробления и регионализации затеняли более глубокую пропасть, пролегавшую между районами с избытком провизии и областями ее дефицита, причем в одних и тех же географических широтах. Если говорить о европейском уровне, Нидерланды и Дания имели лишнее, тогда как Бельгия, Норвегия и Греция страдали от нехватки продовольствия. Оставленные немцами у руля датские управленцы взяли на вооружение политику ценообразования и рационирования, подталкивавшую крестьян увеличивать поставки свинины, говядины и молока и наращивать экспорт в Германию, при этом не вызывая жестких ограничений внутреннего потребления и отвода товарных потоков на черный рынок. Результат действия такого экономического стимулирования заслуживает определения «поразительный»: с населением всего 4 миллиона человек Дания подняла свой уровень важности как экспортера для германского рейха с довоенных времен, обеспечивая последний 10–12 % говядины, свинины и масла. К 1944 г. немецкие города получали, вероятно, где-то до пятой части снабжения мясом из Дании, по мере того как другие источники резко иссякали. Нидерланды с их технологичным и современным сельскохозяйственным сектором тоже оставались важным поставщиком, хотя в условиях британской блокады обострилась проблема корма для животных. Голландским фермерам приходилось все чаще прибегать к культивируемому и даже оранжерейному выращиванию зелени. К 1941 г. они настолько выбраковали стада, что могли уже экспортировать корм для скота, равно как и продавать значительное количество фруктов, овощей, сахара и картофеля в Германию [577] Nissen, ‘Danish food production in the German war economy’ // Trentmann and Just (eds.). Food and Conflict in Europe in the Age of the Two World Wars; Brandt, Management of Agriculture, 300–311; Collingham, The Taste of War, 174–176. .

Норвегия, Бельгия и Греция, напротив, сильно зависели от широкого импорта продовольствия. Нацистские бонзы с их логикой, основанной на смеси расовых приоритетов и экономической целесообразности, считали Норвегию более «арийской», чем сам рейх, и – по немецким стандартам – страна служила местом «образцовой» оккупации. И все-таки даже там росла детская смертность, и к лету 1942 г. в немецких отчетах отмечалось, что норвежцы «в значительной степени страдают от недоедания». В Бельгии импорт из Германии никогда не занимал существенной доли поступлений и достигал только 17 % от предвоенного уровня. Коль скоро цены черного рынка взлетели ввысь, а зарплаты держались на одном уровне, среди трудящихся возникали волнения [578] Aly, Hitlers Volksstaat, 123, со ссылкой на VR der RKK, 1 July 1942, BA R 29/3, Nl. 223f; Bohn, Reichskommissariat Norwegen; Voglis, ‘Surviving hunger’ // Gildea et al. (eds.). Surviving Hitler and Mussolini, 21–22, and Gildea, Luyten and Fürst, ‘ To work or not to work?’ // ibid., 50. .

До войны Греция импортировала треть зерна из Канады, США и Австралии. В 1940–1941 гг. поставки зерновых сократились до 40 % от предвоенного уровня, и не прошло и пяти месяцев с начала немецкой оккупации, как в Европе вспыхнул первый голод. В Афинах дневное потребление на душу населения упало до 930 килокалорий, и на протяжении следующего года в области Афин и Пирея голодная смерть унесла 40 000 человек. В отличие от ряда «планов голода», разработанных Бакке для Советского Союза, морить голодом греков немцы не собирались. Проблема возникла из-за рокового стечения обстоятельств – военных закупок и реквизиций на фоне придерживания съестного оптовиками. Голод обостряло и деление страны на три отдельные оккупационные зоны – итальянскую, немецкую и болгарскую, что мешало внутренней торговле и поступлению зерна из богатых им областей Фракии и Восточной Македонии в бедные. В северном направлении из Афин ходил только один поезд, поэтому городские жители, отправляясь на поиски еды, могли доставить домой по железной дороге не более 300–350 тонн продовольствия. Поскольку почтовое, телеграфное и телефонное сообщение нарушилось, вместо интеграции национальной экономики быстрыми темпами нарастала дезинтеграция.

Ни одна из военных администраций пальцем не пошевелила для оказания сколь-либо заметной помощи в решении проблемы продовольствия, как и чиновники Бакке в имперском Министерстве продовольствия в Берлине. Голод удалось побороть только после согласия Британии снять блокаду и разрешить шведским судам доставлять канадское зерно в Грецию под присмотром международного Красного Креста. Тогда как Бельгия и Норвегия имели значительную экономическую и стратегическую важность, а население их считалось «германским» и «арийским», обожание эллинизма у немецких офицеров, обосновавшихся со штабом в Афинах весной 1941 г., не выходило за пределы эпохи классической Античности. Весной 1942 г. издававшиеся на немецком газеты в Греции заговорили о «городских паразитах» и «бесполезных ртах», то есть перешли на язык, до того времени зарезервированный в немецком словаре для евреев [579] Voglis, ‘Surviving hunger’ // Gildea et al. (eds.). Surviving Hitler and Mussolini , 23–24, 29–30; Mazower // side Hitler’s Greece , 23–52; Hionidou, Famine and Death in Occupied Greece ; Mazower, Hitler’s Empire , 280. .