Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Коль скоро СС пришлось отказаться от претензий на «расовую» исключительность, руководство резко изменило курс и заново инструктировало персонал. В сентябре 1941 г., после казней сотен военнопленных мусульман, Рейнхард Гейдрих направил директиву всем эсэсовским айнзацгруппам придержать напор и учитывать в дальнейшем, что «обрезание» и «еврейская внешность» тюрков-мусульман не являются автоматической «гарантией их еврейского происхождения». Очутившись в Крыму, айнзацгруппа D Отто Олендорфа вырезала ашкенази и говоривших на тюркских наречиях крымчаков, но по получении особых инструкций из Берлина пощадила тюрков-караимов, обратившихся в иудаизм много веков назад; несколько сотен их даже вступили в добровольческие крымско-татарские части [652] Kunz, Die Krim unter deutscher Herrschaft , 187–194; Mühlen, Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern , 49–51; Motadel, Islam and Nazi Germany’s War , 171–172. .

Сбитые с толку этнически и религиозно неоднородным многонациональным характером этого внешне не враждебного им воинства, немецкие солдаты зачастую не всегда различали, где теперь свои, а где чужие «азиаты». Так, в Варшаве многие видели немецкий поезд с красовавшейся на последнем вагоне надписью: «Для поляков, евреев и легионеров». Несмотря на все усилия пропагандистов по воспитанию более терпимого отношения к новым союзникам, немецкие солдаты в основном оставались в плену этнических и расовых предрассудков. В июне 1942 г. Фриц Пробст пребывал в приподнятом настроении, наслаждаясь ласкавшим слух воем сирен немецких пикировщиков «Штука», наносивших удары по объектам Красной армии в рамках успешно разворачивавшегося летнего наступления. Отец семейства из Тюрингии все еще находил в себе силы поражаться виду советских военнопленных, мимо которых следовала немецкая колонна. Повторяя идиомы и метафоры, которыми накачивали его с начала войны, Фриц Пробст никак не мог привыкнуть к изменившимся установкам и правилам. Пережившие кризис 1941–1942 гг. немецкие военнослужащие свято уверовали, что, вздергивая на виселицы гражданских лиц, сжигая села и деревни, выгоняя жителей в степь, отбирая у них последнюю еду и зимние вещи, реагируют естественным образом на громадную угрозу, противостоять которой иначе не в состоянии. Психологическая трансформация немецких солдат на Восточном фронте оказалась необратимой: в ключевые моменты ничего не стоило воздействовать на их коллективное мировосприятие, заставляя переступать через сложные узы личных связей, возникшие и развившиеся между оккупантами и оккупированными [653] Motadel, Islam and Nazi Germany’s War, 308; MfK-FA, 3.2002.0306, Фриц к Хильдегард П., 30 June 1942; то же, 12 April 1942. .

После полугода на Восточном фронте Ойген Альтрогге бросил вызов собственному таланту, попытавшись выразить в рисунках «сущность русского народа». «Какую бы важность мы ни придавали занавескам и культуре, деревянным половицам и культуре, чистым ногтям и культуре, – писал он другу Гансу Альбрингу, – мы в большинстве своем ничего не понимаем в могучем примитивизме, простоте души, наивной силе и ужасной необузданности этих людей». Стремясь передать экзотическую простоту в искусстве, Альтрогге искал новую, «менее абстрактную, упрощенную» технику рисования. Два молодых католика хотели найти некий тип глубокой религиозной чистоты, которую, как они считали, на западе задавила и уничтожила современная коммерческая цивилизация [654] У использованного автором слова commercial есть и оттенок «торгашеский». – Прим. науч. ред . . По мере того как его часть приближалась к Сталинграду, Ганс Альбринг превратился в обожателя и собирателя икон. Обоих друзей привлекала физическая красота русских женщин, и оба старались представить их духовность в рисунках. И все же, при всей религиозной и художественной чувствительности, Ганс Альбринг мало отличался от Фрица Пробста, когда писал: «Над всей этой землей навис невыносимый злобный взгляд дьявола» [655] MfK-FA, 3.2002.210, Альтрогге к Альбрингу, 28 Oct. 1942; MfK-FA, 3.2002.0211, Альбринг к Альтрогге, 25 May 1942. .

Даже такие привыкшие задаваться различными вопросами и копаться в себе авторы писем, как Альбринг и Альтрогге, оставили оговорки о том, насколько «жесткими» сделались они на Восточном фронте, не видя смысла вновь погружаться в себя и переживать собственное перерождение. Вместо этого они обращались к эмоциональным константам дома, семьи и взрастившей их немецкой культуры. Шагая все дальше по степи, Альтрогге, Альбринг и Гельмут Паулюс – все упоминали в письмах о чтении Гёте и Гёльдерлина, равно как и недавно опубликованного дневника первого года войны Эрнста Юнгера «Сады и дороги» (Gärten und Straßen). Эти молодые солдаты происходили из разных уголков Германии, принадлежали к различным христианским конфессиям и имели разные звания в вооруженных силах, но всех объединяла литература и культура, впитанная через семью и образование. Затерянные в бескрайних «пустынях» степей, они находили убежище на страницах немецких классических произведений [656] MfK-FA, 3.2002.0211, Альбринг к Альтрогге, 15, 25 May and 17 June 1942; MfK-FA, 3.2002.210, Альтрогге к Альбрингу, 18 Sept. 1941, 29 Sept. 1942; MfK-FA, 3.2002.7209, Гельмут Паулюс к родителям, 4 Sept. 1942; Jünger, Gärten und Stra ß en. .

Для многих солдат Восточный фронт являлся чем-то вроде неизбежной проверки, кошмарного испытания, когда есть только одна отрада – надежда, что оно когда-нибудь закончится. Преданный член партии и весьма строгий отец, Фриц Пробст не принадлежал к людям, склонным к рефлексии. Однако он все четче сознавал, что теряет. В 1942 г. пошел в школу его младший сын Манфред, еще жавшийся к матери и дремавший под ее боком в кровати в первый год войны. С каждым новым годом службы список пропущенных дней рождения становился все длиннее. 6 января отмечался день рождения средней по возрасту Гундулы, и Пробст признавался: «Я всегда с ужасом думаю о таких днях, поскольку дети заставляют тебя понимать, что стареешь и, более того, они растут, а я не могу быть рядом в короткое время их детства». В последний раз в отпуске дома он побывал год тому назад [657] MfK-FA, 3.2002.0306, Фриц к Хильдегард П., 5 Jan. 1942. .

Отсутствие отца в семье, по всей вероятности, более всего отражалось на старшем сыне Карле Хайнце. Пробст и ранее напоминал жене Хильдегард о необходимости сдерживать его и периодически писал письма с наставлениями для сына. В 1940 г. он обращался к 12-летнему мальчику в духе школьного воспитателя, апеллируя понятиями вроде «честного слова», обещая ему, что «мама никогда не откажет в просьбе», если только он будет «послушным». Два года спустя Пробст разразился гневной тирадой, указывая 14-летнему подростку, что тому «должно быть стыдно» за «хамское» поведение перед бабушкой. Когда Карл Хайнц вступил в гитлерюгенд, отец напомнил ему о финансовых жертвах, на которые идет семья, позволяя ему остаться в школе дольше положенного в рамках народной школы, или обязательного школьного образования. А потом высказался о моральном долге: «Стыдись. Твой отец далеко ради твоего лучшего будущего, чтобы тебе потом не пришлось делать то же самое и чтобы ты смог посвятить себя другим делам, а ты этого не понимаешь. Я могу только повторить тебе: стыдись» [658] MfK-FA, 3.2002.0306, Фриц к Карл-Хайнцу П., 16 Feb. 1940; 11 Feb. 1942. .