Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

«С полуночи оружие на всех фронтах смолкло. По приказу гросс-адмирала вермахт прекратил сопротивление по причине его безнадежности. Таким образом, героическая борьба, продлившаяся около шести лет, подошла к концу… Немецкий солдат, верный присяге и с величайшей самоотверженностью, совершил деяния, которые никогда не будут забыты. Внутренний фронт в тылу поддерживал его до самого конца всеми силами, несмотря на огромные жертвы. Уникальные достижения фронта и тыла найдут окончательное признание в будущем вердикте, который вынесет история» [1121] Die Wehrmachtberichte 1939–1945 , 3, 569; со ссылкой на Bessel, Germany 1945 , 133. .

На этот раз внутренний фронт действительно выдержал испытание – ноябрь 1918 г. не повторился. На ферме в Люнебургской пустоши Агнес Зайдель потратила день на сортировку и починку худшей из имевшейся у нее одежды, чтобы принять участие в вынужденном сборе нарядов для «инородцев, евреев и узников концентрационных лагерей». Помогая со сбором вещей, она немало удивилась качеству и количеству принесенного другими. Она не чувствовала в себе готовности хоть единым словом помянуть в дневнике получателей помощи. С начала британской оккупации на хуторе с населением из двадцати двух поляков и тридцати немцев, включая двадцать детей, царил худой мир. Бывшие трудовые невольники изъявляли все меньше готовности работать, а к концу апреля Агнес тряслась от ярости из-за обязанности намазывать им на хлеб сливочное масло. Но ничего похожего на вооруженные нападения и грабежи, упоминаемые в рассказах с соседних крестьянских хозяйств, все-таки не происходило. Как и в прочих местах, немцы быстро привыкли обращаться за гарантиями безопасности к завоевателям. 8 мая Агнес Зайдель впервые с начала оккупации повела детей на прогулку, и британские солдаты осыпали их шоколадом и другими сладостями. 14 мая старая учительница-нацистка набрала взаймы английских учебников, собираясь обучать школьников языку врагов Германии [1122] KA 4709/1, дневник Агнес С., ‘Lüneburger Heide 1945’, 9–10 May 1945. .

Услышав о предстоящей отправке всех женщин в их рабочей бригаде из Силезии в СССР, 14-летняя Леони Баудиц и ее мать воспользовались помощью русских охранников и сбежали. Они вернулись в Бреслау, долго шли по разрушенным после двенадцати недель боев улицам, пока не добрались до здания, где жили раньше. Дом не просто уцелел, сохранились даже запасы текстиля и шерсти, припасенные на черный день отцом Леони. Несмотря на тяжкие переживания и опыт, девушка скоро подружилась с молодым советским офицером, пожелавшим выучить немецкий. Они сидели на лавочке, когда сияло солнце, а когда шел дождь, устраивались на лестнице, но в квартиру мужчину пускали только в присутствии матери Леони [1123] Jacobs, Freiwild, 35–38. .

Берлинцев сильно поразила скорость действий советских военных властей, которые стремительно восстановили подвоз продовольствия и приступили к расчистке улиц, ремонту трамваев и подземки; газоснабжение, подача воды и электричества тоже наладились удивительно быстро. Уже 3 мая Аннелизе Г. видела, как русские раздают «муку, картофель, хлеб и гуляш» немцам в «длинных очередях». Военный корреспондент Василий Гроссман по прибытии в Берлин обнаружил женщин метущими мостовые и расчищающими завалы мусора и обломков. Заметил он и продолжавшие лежать на дороге оторванные ноги девочки в туфлях и чулках. Театральный режиссер Густав Грюндгенс и музыкант Карла Хёккер помогали разбирать баррикады, воздвигнутые на улицах трудовыми невольниками всего несколькими неделями ранее. В тишине и солнечном сиянии раннего мая Хёккер отмечала «пошлость ситуации: мы, музыканты, художники и бюргеры… убираем баррикады как ненужные препятствия для уличного движения… а Азия торжествует!». К середине мая Герта фон Гебхардт больше уже не боялась днем ходить по улицам одна; сошли на нет и ночные визиты вламывавшихся в подвалы и квартиры советских солдат. Теперь если кто и терроризировал мирное население, то только «соотечественники» – немцы очутились перед лицом новой волны преступности, но на этот раз со стороны земляков. По впечатлению Гебхардт, «любой русский при желании легко обзаводился подружкой». «Многие разгуливают под ручку… В общем и целом, все очень довольны. Русские отличные ребята», – написала она не без иронии, равно как и не без удивления [1124] Anneliese H. in Kuby, The Russians and Berlin, 226; Hoffmann, ‘Besiegte, Besatzer, Beobachter’, 32–33 and 44–45, со ссылкой на неопубликованные дневники Хёккер и Гроссман; KA 3697, дневник Герты фон Гебхардт, 15 May 1945. .

Положение писательницы обеспечило Гебхардт привилегии в новом рационировании предметов потребления, установленном советским командованием в Берлине, и через сеть знакомств она нашла пустую квартиру в бывшей колонии художников. Вытащив бо́льшую часть имущества из прежнего жилища на Герольдштрассе и из подвала – украли только скрипку, – Герта и Рената сволокли было на новый адрес два плетеных стула, множество чемоданов и тонны торфяных брикетов и дров, а также рукописей и даже тома небольшой библиотеки, но, на беду, подверглись там грабежу со стороны немцев. Мать и дочь быстро привыкли обходить мертвую лошадь на Хайдельбергерплац и трупы советских и немецких солдат, по-прежнему лежавших на улицах. Женщины заметили много свежих могил в садах; погибших хоронили явно в спешке. Основные коммунальные услуги еще не оказывались, а в очереди за водой у колонки по новому указу приоритет принадлежал евреям и инородцам. «А народ за, – отмечала Гебхардт 12 мая. – Все же правильно! Бедные евреи! Вдруг оказывается, все им всегда сочувствовали. Вдруг оказывается, никто и нацистом-то не был!» [1125] KA 3697, дневник Герты фон Гебхардт, 30 April‐9 June 1945.

18 мая Клемпереры наконец-то покинули Унтербернбах, вооруженные желтой звездой Виктора, еврейским удостоверением личности и документом от местной американской администрации, подтверждавшим, что податель сего есть известный и подвергшийся гонениям профессор. Их подвезли в пригород Мюнхена, где творился куда больший хаос, чем полтора месяца назад. На фоне серого грозового неба второй половины дня субботы белые руины города навеяли Виктору сравнение с часом Страшного суда. Рев моторов американских грузовиков и джипов «довершает картину ада, делая ее полной; они ангелы суда», записал он. Задыхаясь от мусорной пыли, клубами поднимавшейся из-под колес машин, обливаясь по́том на летнем солнышке и изнывая под тяжестью чемоданов с зимними вещами, Клемпереры потихоньку тащились дальше в поисках какого-нибудь пристанища, еды и разрешения на проезд через новую границу в советскую оккупационную зону. Они надеялись вернуть дом под Дрезденом и профессорскую кафедру Виктора. Несмотря ни на что, им все удастся, но в тот момент, смутно чувствуя в себе остатки национализма, Виктор не без горечи отмечал, до какой степени освобождение кажется ему поражением: «Во мне странное противоречие: я ликую из-за отмщения Божия подручникам Третьего рейха… и в то же время мне отвратительно видеть победителей и мстителей разъезжающими по городу, который они столь дьявольски разрушили» [1126] Klemperer, To the Bitter End, 467; 459–468: 15–21 May 1945. .