Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Недели неудержимого ужаса в Берлине до того крепко впечатались в сознание населения, что даже воспитанные женщины из образованных классов забывали об обычной сдержанности; они обсуждали способы защитить себя и открыто говорили о пережитом. Одна коммунистка и боец, Хильде Радуш, рассказывала, будто некоторые женщины вставляли во влагалище медные затычки, позаимствованные у водопроводчиков. Металлический ободок резал член насильника. «И тогда мужчина бежал прочь с воем, не понимая, что произошло, – вспоминала Радуш тридцать шесть лет спустя. – И отныне наш дом назывался “домом бешеных женщин”». Матери коротко стригли волосы дочерям и наряжали их как мальчиков. Когда одна врач придумала способ оградить от мужского внимания нескольких молодых женщин за счет объявления с предупреждением о тифе на немецком и русском, вывешенного на дверях домов, новость об уловке разнеслась со скоростью лесного пожара среди женщин, собиравшихся около колонки на улице. Подобная хитрость сделалась легендой из-за всеобщей беспомощности перед насилием [1110] Sander and Johr (eds.). Befreier und Befreite , 25–27; Аноним., Eine Frau in Berlin. Tagebuchaufzeichnungen , 113 and 220. .

Одним из менее знаменитых, но куда более распространенных и надежных источников защиты становились советские офицеры, стремившиеся восстановить порядок. Русский офицер согласился ночевать в подвале рядом с Гертой и Ренатой фон Гебхардт в первые несколько ночей, обеспечив им неприкосновенность. В Шверине военный репортер Василий Гроссман отмечал: «Один командир, еврей, чью семью полностью вырезали немцы, разместился в квартире сбежавшего гестаповца. Его жена и дети в безопасности, когда он с ними, и вся семья плачет и умоляет его не уезжать». Подобная протекция становилась отчасти проявлением доброй воли, а отчасти – безусловно направленной политики. Совсем незадолго до наступления через Одер советская пропаганда радикальным образом поменялась: вместо призывов к солдатам убивать немцев теперь от них требовали проводить различия между фашистами и простыми немцами. Окончание завоевания Германии следовало провести с бо́льшим порядком. Если сравнить положение дел с хаосом и погромами, учиненными над гражданскими лицами в ходе продвижения зимой по Восточной Пруссии и Силезии, можно сказать, что поставленную задачу выполнить удалось. Тем не менее понадобились недели на обуздание бесчинств солдат в Берлине, Вене и Будапеште [1111] KA 3697, дневник Герты фон Гебхардт, 27 and 28 Apr. 1945; Hofmann, ‘Besiegte, Besatzer, Beobachter’ // Fulda et al. (eds.). Demokratie im Schatten der Gewalt, 44; Naimark, The Russians in Germany, 69–140; Petö, ‘Memory and the narrative of rape in Budapest and Vienna in 1945’, 129–148. .

Криста Й. вспоминала позднее, что в районе Пренцлауэрберг насилию подверглись многие несовершеннолетние девочки. Не будучи в состоянии говорить об этом прямо, иные выдумывали истории, в которых главными персонажами выступала не рассказчица, а другие девушки. «Я тоже пряталась в подвале», – поясняла Криста. В Вене Гермине с подругой обнаружил за шторой в квартире ворвавшийся туда солдат. Мать Гермине передала младенца на руки дочери в надежде так защитить ее. «Солдат жестами дал понять, чтобы я отдала маленького обратно», – вспоминала Гермине более чем пятьдесят лет спустя. После некоторых препирательств солдат по необъяснимым причинам удалился. Если многим взрослым женщинам было нелегко спокойно вспоминать о пережитом насилии, подросткам такие откровения давались куда тяжелее не только в то время, но и впоследствии [1112] Gröschner, Ich schlug meiner Mutter die Brennenden Funken ab, 355: беседа с Кристой Й., р. 1931, Göhrener Str 3; RA, Luisenschule Essen, аноним., UI/no no., 3–4; DLA, Гермине Д., р. 28 Aug. 1931 Hundsheim, nr Krems, ‘Auch deine Oma war ein Kind’, MS, n. d., 42. .

Габриэле Кёпп бежала из Шнайдемюля в Западной Пруссии в феврале 1945 г., но колонну нагнали войска Красной армии. Даже впоследствии, живя у родственников на хуторе в Померании, она пряталась всякий раз при появлении солдат, поскольку жена хозяина пыталась предложить им вместо себя Габриэле. В следующие месяцы она находила утешение в сочинении письма матери. «Я не такая большая и взрослая. Я не могу на самом деле толком поговорить обо всем ни с кем, – писала она. – Мне так одиноко, так страшно, потому что время идет, а недомогания не приходят. Скоро уже десять недель [с последних месячных]. Ты бы смогла мне помочь». Габриэле так и не сумела отправить письмо, и прошло целых пятьдесят восемь лет, прежде чем она решилась рассказать о случившемся с ней в далеком 1945 г. [1113] Köpp, Warum war ich bloß ein Mädchen? , 137–138. .

К концу апреля Унтербернбах оказался некой «ничейной землей»; бои шли вокруг. Никем не занятое село превратилось в транзитный пункт для пытавшихся пробраться домой немцев. 28 апреля немецкие войска побежали с позиций на лугу и в лесу после короткой стычки с противником, и, хотя несколько эсэсовцев еще оставались в поселке, староста велел убрать эмблему со свастикой с фронтона муниципального здания. Фламенсбек энергично счищал с себя «нацистскую позолоту» и возвращался к католическим корням предков. Как отмечал Виктор Клемперер, предводитель крестьянства обвинял нацистов за «их “излишний радикализм”, за отход от программы, за недостаточное внимание и за пренебрежение к религии». Стараясь держаться подальше от накаленной атмосферы дома, Виктор и Ева предавались уединению в маленькой роще к северу от села, где вслух читали что-нибудь друг другу. Когда из-за деревьев появились три солдата и спросили, пришли ли уже американцы в Унтербернбах, Клемпереры рекомендовали им обзавестись гражданской одеждой и подсказали, куда лучше не соваться. Чету поразила беспомощность молодых солдат: «У всех трех хорошие лица, несомненно, они из хороших семей, по всей вероятности, студенты… сколь страстно мы желали поражения в войне и сколь необходимо это поражение для Германии (а также для человечества), но нам тем не менее жаль этих мальчишек». Для Виктора Клемперера они служили символом проигранной войны [1114] Klemperer, To the Bitter End, 448–449 and 452: 28–29 April and 3 May 1945. .

Отрезанный от мира во Фленсбурге, гросс-адмирал Карл Дёниц, пожалуй, больше прочих удивился выбором его Гитлером в наследники. Зная о распоряжении фюрера арестовать Геринга и Гиммлера за попытки ведения переговоров с западными союзниками, Дёниц предусмотрительно дождался 1 мая телеграфного подтверждения от Бормана – ответа на вопрос «в силе ли еще завещание?». После этого адмирал обратился к британцам и американцам. Существовала перспектива переброски отрезанных в Курляндии дивизий по морю в остававшийся в руках немцев Копенгаген или в немецкие порты на Северном море. Однако переходом через Эльбу и выдвижением в Шлезвиг-Гольштейн британцы перерезали пути связи с Данией и ликвидировали возможность прохода через проливы из Балтийского в Северное море. Бремен уже в значительной мере лежал в руинах после недели боевых действий, и удерживать порты на Северном море становилось делом бессмысленным. Дёниц требовал от военных в Бреслау с 40 000 запертых в нем с января гражданских лиц продолжать «держаться» против Красной армии, но 3 мая согласился сдать британцам Гамбург.