Николас Старгардт - Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

«Я не знаю, что происходит у тебя внутри и даже не претендую на малейшее право знать. Но, если человек потратил профессиональную жизнь на служение закону, что же должно было случиться с ним на протяжении этих последних лет? Меня глубоко потрясла одна вещь, сказанная или, точнее, написанная тобой мне… Ты сказал: “Трудные времена требуют жестких методов!” – Нет же! Никакая подобная максима не подходит для оправдания того, что произошло и происходит».

Словно поменявшись ролями в пьесе поколений, сын уговаривал отца выбрать правильную нравственную позицию, предупреждая, что ему самому тоже «придется встать и держать ответ за эпоху, в которой ты живешь и в которой творится то, что происходит. Между нами не осталось бы понимания… будь невозможно или непозволительно для меня просить тебя не допускать недооценки этой ответственности, этой обязанности – твоей обязанности – отвечать за себя».

Отец оставался непоколебимым, и в отчаянной надежде достучаться до него сын вновь взялся за перо: «Если ты посмотришь вокруг, ты увидишь ту трещину, которая расколола многие семьи и развела когда-то очень близких друзей». Как и в случае Карла Дюркефельдена, попытка Курта Герштайна высказать свою нравственную позицию наткнулась на барьер, поставленный его же семьей. Нет сомнения, таких как он находилось немало [521] Friedländer, The Years of Extermination , 539–540. .

Свидетелями процессов уничтожения становились только особо доверенные лица. По мере того как известия расползались по прилегавшим к лагерям смерти районам, критически важные подробности операций обрастали разными вымыслами. Через десять дней после визита Пфанненштиля и Герштайна в Белжец унтер-офицер Вильгельм Корнидес оказался на платформе станции вблизи Равы-Русской в Галиции в ожидании поезда, когда прибыл эшелон из тридцати пяти забитых евреями теплушек. Как поведал ему один полицейский, то были, скорее всего, последние евреи из Львова: «Все это продолжается безостановочно уже пять недель». В купе поезда соседями Корнидеса оказались сотрудник железнодорожной полиции с женой, пообещавшие попутчику показать лагерь, где уничтожают евреев. Когда состав проезжал через высокий сосновый лес, Корнидес через какое-то время почувствовал сладковатый запах. «Мы проехали еще метров двести, – отмечал в дневнике Корнидес, – и сладковатый душок перешел в сильный запах горелого. “Это из крематория”, – пояснил полицейский» [522] Дневник Вильгельма Корнидеса, 31 Aug. 1942 // ‘Observations about the «Resettlement of Jews» in the General Government’ // Hilberg (ed.). Documents of Destruction, 208 ff; Friedländer, The Years of Extermination, 399–400. .

Рава-Русская располагалась всего в 18 километрах от Белжеца, и большинство следовавших через Польшу поездов так или иначе останавливались на станции. Когда французские и бельгийские военнопленные, посланные туда на работы летом, поинтересовались у охранявших их немолодых немецких резервистов относительно пункта конечного назначения забитых евреями составов, то получили короткий и исчерпывающий ответ: «На небеса». Двое бельгийских военнопленных сумели сбежать и добраться до Швеции весной 1943 г., где имели беседу с британским агентом, после чего тот составил рапорт следующего содержания:

«Наиболее сильное впечатление на них произвело истребление евреев. Оба стали свидетелями зверств. Один из бельгийцев видел полные евреев вагоны, ехавшие в лес. Спустя несколько часов они возвращались оттуда уже пустыми. Тела еврейских детей и женщин бросали во рвах и вдоль железных дорог. Сами немцы, как они (бельгийцы) показывают, хвастались, что соорудили газовые камеры, где систематически убивают и сжигают евреев» [523] Bankier, The Germans and the Final Solution , 110. .

Французы, разбиравшие памятники на еврейских кладбищах в Восточной Галиции вблизи Тернополя для использования камней при строительстве дорог, возвращались в Германию со своими историями. Один рассказал пользовавшемуся его доверием немецкому профсоюзному активисту об эшелонах с евреями, следовавших обратно пустыми; два других, как уже было сказано, дали показания британскому агенту. Подробностей убийств эти люди не знали, а потому показали следующее: «Как говорят, их [евреев] в массовом порядке убивают электротоком». Ничего необычного в таких заявлениях нет. Тогда как доставка обреченных, раздевание, погребение или сжигание трупов происходили открыто и все это могли наблюдать свидетели за пределами лагеря, само уничтожение они не видели. Жигмунт Клуковский, неплохо осведомленный директор госпиталя в ближайшем городе Щебжешин, слышал, будто в Белжеце по меньшей мере с 8 апреля 1942 г. наряду с «отравляющими газами» использовалось «электричество» [524] Klukowski, Diary from the Years of Occupation, 8 April 1942; тот же слух циркулировал на местном уровне среди еврейского населения: Bankier, The Germans and the Final Solution, 109 and 179, n. 51, со ссылкой на свидетельство Wohlfuss, Memorial Book of Rawa Ruska, 238. .

Небылицы о применении тока распространялись повсюду и достигли варшавского гетто. На «арийской» стороне города немецкий капитан гарнизона Вильм Хозенфельд писал домой 23 июля, на второй день после начала депортации из Варшавы, извещая жену о том, что «гетто с полумиллионом евреев подлежит опустошению» по приказу Гиммлера: «В истории этому нет параллелей. По всей вероятности, пещерные люди пожирали друг друга, но вот так запросто вырезать целый народ – мужчин, женщин, детей – в XX столетии… И это мы, те, кто ведет крестовый поход против большевизма, покрываем себя такой кровью, что хочется провалиться под землю от стыда». Чем больше нового узнавал Хозенфельд, тем хуже себя чувствовал. 25 июля он услышал о том, будто евреев отправляют в лагерь близ Люблина, где жгут живьем в электрических камерах, чтобы не заниматься массовыми расстрелами и погребением [525] Hosenfeld, ‘Ich versuche jeden zu retten’, 628, 630–631, 640–641, 650, 653–655, 658: дневник и письма к семье, 25 and 29 July, 13 Aug., 1 and 26 Sept. 1942. .

Подобная осведомленность не означала, что все обязательно всё знали, однако правдивые в общей сути сведения неумолимо распространялись из районов вокруг лагерей, передавались дальше местными немецкими телефонистами и железнодорожниками; пьянчугами в кабаках, чесавшими языки за кружкой с пьяными эсэсовцами, которым просто хотелось выпустить пар; или немецкими инженерами, работавшими на заводах И. Г. Фарбен рядом с еврейскими узниками из Освенцима. Ходили всевозможные слухи, в частности о целых газовых туннелях и о поездах с депортированными, где евреев травили через систему отопления. Данные такого рода собирались, например, одним автором дневника в Гессене с ноября 1941 г., другим – во Франкфурте с июня 1942 г. и заносились в блокноты хроникером-любителем из Вены ближе к концу 1942 г. В Берлине Рут Андреас-Фридрих трижды упоминает о том же в своих записках [526] Wagner, ‘Gerüchte, Wissen, Verdrängung’ // Frei et al. (eds.). Ausbeutung, Vernichtung, Öffentlichkeit, 231–248; Steinbacher, ‘Musterstadt’Auschwitz, 246–252 and 318–320; Bankier, The Germans and the Final Solution, 111–114: Ludwig Haydn, 1942; Salazar Soriano, June 1942; Fermin Lopez Robertz, Mar. 1943; Hahn, Bis alles in Scherben fällt, 338: 30 Nov. 1941; Andreas-Friedrich, Der Schattenmann, 96: 22 Dec. 1942; 111 and 125–128: 10 Aug. 1943 and 4 Feb. 1944. .