Эндрю Петтигри - Изобретение новостей. Как мир узнал о самом себе

Ключевой момент настал в 1778 году, когда Панкук приобрел контроль над «Меркюр де Франс» ( Mercure de France ), почтенным, но немощным наследником «Меркюр Галан». «Меркюр» был утвержден в 1672 году как ежемесячный спутник «Газетт», но не смог отстоять свои позиции в быстро множащемся журнальном рынке XVIII века. Панкук перевел его на еженедельный выпуск и поднял оборот с 2000 до 15 000.

Этот удачный ход был тщательно спланирован и подготовлен хитроумной политикой. Укрепив отношения с графом де Верженном, бывшем с 1774 года министром иностранных дел, Панкук получил эксклюзивную привилегию на публикацию политических новостей. То, что министр иностранных дел нанес такой тяжкий удар официальной «Газетт», говорит о вольности и некоторой грубости, царившей при старом режиме. Прочие газеты теперь должны были платить Панкуку за использование его данных. Панкук процветал под двойной защитой официальных властей Парижа и ведущих фигур философии Просвещения. К 1788 году он сколотил могущественную деловую империю, задействовав 800 работников. Его печатни и конторы, как поговаривали, были одной из достопримечательностей Парижа.

В 1789 году Панкук выиграл свой гран-при (по крайней мере, так могло показаться). Он стал издателем «Газетт». Но то были странные времена для новостного мира во Франции. События вскоре примут такой оборот, какой и не снился философам старого порядка. Эти события проверили на прочность содержимое процветающего печатного мира старого режима. Таким людям, как Панкук, которые отлично справлялись со странной политикой этого мира и его необыкновенно разнообразной интеллектуальной культурой, пришлось вступить в борьбу за выживание.

Век журналов увидел возникновение продуманной, уверенной индустрии, которая содействовала интеллектуальному обмену в большом спектре направлений. У издателей появилось обширное поле для нововведений в их предприятиях, занявших позицию между твердым, но податливым книжным рынком и неустойчивым миром памфлетов и эфемерной недолговечной печати. Даже для самых устоявшихся и консервативных книжных торговых предприятий журнальное дело было привлекательным экономическим предложением. Оно подразумевало регулярные и предсказуемые продажи благодаря системе подписки. Для большинства новых изданий составление подписки служило как для ценной рекламы, так и для снятия пробы до того, как новый выпуск уйдет в печать. Расширенная сеть друзей и корреспондентов Республики писем послужила естественным каналом для информации, а редакторы и издатели с удовольствием принимали в ней участие. Публикация даже очень солидного интеллектуального издания пронумерованными частями страховала от риска того, что нераспроданная часть будет гнить на складе, как бывало со многими амбициозными учеными трудами, выпущенными в первые века существования печати [726] Ian Maclean, ‘Murder, Debt and Retribution in the Italico-Franco-Spanish Book Trade’, in his Learning and the Market Place (Leiden: Brill, 2009), pp. 227-72. . Покупатели периодических изданий платили заранее, а каждый выпуск имел продолжение, в то время как продажа книги была событием особенным, опасным и непредсказуемым. Неудивительно, что журналы стали самым быстрорастущим сегментом издательского рынка XVIII века.

В июне 1637 года Ханс Баэрт оказался в затруднительном положении. Баэрт был богатым купцом из Харлема, и в последнее время он по-крупному вложился в торговлю тюльпанами [727] His story is told in Anne Goldger, Tulipmania: Money, Honor and Knowledge in the Dutch Golden Age (Chicago, IL: University of Chicago Press, 2007), p. 168. . Некоторое время его дело процветало. Цена луковиц неуклонно росла, а позже поднялась на невиданную высоту. Но в феврале этого года рынок накрылся медным тазом, и никто больше не покупал луковицы у Баэрта, а должники не платили по счетам.

Торговля тюльпанами была, надо признать, весьма необычной сырьевой отраслью. Самые экзотические сорта цвели одну-две недели весной. Луковицы затем выкапывали, высушивали и в сентябре опять высаживали; следовательно, большую часть года, когда велась активная торговля, их нельзя было увидеть или физически доставить новым владельцам. Для некоторых авантюристов это не составляло проблемы, голландцы имели большой опыт длительных путешествий и привыкли к фьючерсным сделкам, но для Ханса Баэрта это было бедой. Цена на тюльпаны достигла небывалого зенита в феврале 1637 года, когда его луковицы были глубоко в земле. Сейчас, в июне, их нужно было выкопать, а сделать это можно было только в присутствии новых владельцев, дабы избежать недобросовестной подмены менее ценными сортами. И если клиенты не явятся, Баэрт будет разорен.

Тюльпановая лихорадка известна в истории как один из величайших финансовых пузырей: экстравагантный расцвет и последовавший за ним катастрофический обвал. На самом деле большая часть того, что нам сейчас известно об этой странице истории, не более чем миф. Большинство торговцев, вовлеченных в дело, были обеспеченными горожанами и могли пережить потери. Было несколько банкротов, но в целом экономика Голландии мало пострадала. Тюльпаномания не ввергла в нищету простых ремесленников, соблазнившихся надеждой на легкую наживу. Самые душераздирающие истории об обездоленных плотниках и ткачах происходят из морализаторских памфлетов, возникших после обвала рынка [728] Simon Schama, The Embarrassment of Riches (London: Collins, 1997), pp. 350-70. Распространенное представление о тюльпаномании также во многом обязано необычайному успеху издания Чарльза Маккея, «Чрезвычайно популярные заблуждения и безумие толпы», впервые опубликованного в Лондоне в 1841 году, но все еще крайне влиятельного. . При этом когда цена на луковицы была необычайно высока, не было никаких негативных комментариев. На деле Голландия была весьма озабочена прибылью от процветающей отрасли, получая с нее налог. Что действительно необычно в этом ярком эпизоде истории, так это то, насколько мало внимания ему уделялось в средствах массовой информации того времени. Тот факт, что фунт луковиц можно было купить за 1000 гульденов (жалование плотника за три года), не вызывал возмущения. Возможно, события развивались слишком быстро. В течение пяти недель Свитцер, самый желанный сорт луковиц, вырос в цене со 125 гульденов за фунт до 1500, то есть цена выросла на 1200 процентов за месяц [729] Goldger, Tulipmania, pp. 202, 235. .

В том же году в Амстердаме выходило две газеты, но ни одна не уделила достаточно внимания этому внезапному росту цен на тюльпаны. Даже при таком передовом новостном рынке взлет цен был устным феноменом. Сделки совершались и цены обсуждались в закрытой среде блумистенов, как называли тех, кто вступил в торговлю: за ужином, в тавернах, на собраниях в садах, где высаживались тюльпаны. В прессе тюльпаномания появилась лишь тогда, когда случился обвал, а памфлетистам было что сказать о жадности, о легковерности торговцев и о преходящем характере земных благ. Те, кто обжегся на торговле тюльпанами, подверглись насмешкам. В 1637 году конфликт между разоренными продавцами и возмущенными покупателями угрожал стать проблемой общественного порядка. Это было крайне нежелательно для государства, где благонадежность в делах и национальная репутация были тесно связаны. В марте бургомистры Голландии запретили «песенки и стихи о торговле тюльпанами, которые ежедневно продают книготорговцы». Власти разослали приставов, чтобы изъять печатные копии [730] Там же, с. 238. . Наступила пора предать это дело забвению и двигаться дальше.