Наг Стернин - Ведьмы

Жердины лестничные ритмично подрагивали, стало быть, Махоня уже взбирался на башенное заборало. Вот сейчас толкнуть те жердины, костей не собрал бы, стервец, с такой высоты в ров грохнувшись. Вот только шум преждевременный поднимать нельзя. А жаль.

Бобич стал прямо против лестницы, чтобы ухватить кривую скотину за бороду, как только покажется в проеме любопытная его рожа. Снизу выскользнула и ухватилась за зубец она рука, потом другая. Бобич задрожал в предвкушении.

С неожиданной ловкостью разом вымахнул Махоня на заборало. И оказался прямо против волхва, чуть ли не вплотную. И впился ему в глаза яростным взглядом. И взгляд тот гнул, ломал, давил с чудовищной силой, сокрушая волю.

Сердце волхва дало длинный тягучий сбой. Колени ослабели настолько, что отпусти его этот страшный взгляд – рухнул бы он на пол, как подкошенный. Прямо на глазах, как в туманном горячем мареве стремительно оплывало тело, искажалось лицо, менялся облик Кривого, и все явственнее проступали сквозь него кощным маревом странно юные ненавистные Потворины черты. А Леля уже тянулась к его лицу сложенной рогами кистью, а глаза его, повинуясь движению ведьминой руки закатывались все выше, выше, Леля толкнула его в грудь, и мягко, как тряпичная кукла, повалился Бобич на заборало.

– Устал, бедненький, – сказала Леля, и Бобич в забытьи что-то невнятно забормотал ей в ответ. – Ну и спи, пока проснуться не велю. Спи.

Леля скользнула к напольной стене вежи, сложила руки лодочкой у рта и ухнула совой. Снизу изо рва тоже ухнула сова. Леля быстро скинула с себя мешавшую ей Махонину одежу, достала веревку и, закрепивши конец на зубце, сбросила ее вниз. Веревка натянулась, задергалась, снизу бесшумно и очень-очень быстро взбирался на вежу Буслай.

Бояры́ лежали вповалку на соломе, были они неподвижны и, может быть, даже уже мертвы. Буслай кубарем покатился с лестницы.

– Куда! – с нажимом сказала Леля, – Назад!

Голос ее был негромок, но была в нем такая каменная властная тяжесть, что Буслай послушно замер на месте и глядел на нее во все глаза, готовый исполнить любой приказ немедленно и без рассуждений.

– В подвал, – сказала Леля. – Справа за лестницей дверца. За нею проем, забитый мешками с песком, а дальше подземный ход. Расчисти и впусти родовичей. Быстро.

Буслай исчез. Леля прошла к столу, поморгала глазами, привыкая к темноте, огляделась и увидела князя.

Рубаха на груди его была разодрана в клочья, видно, рвал ее руками в забытьи, как стало ему душно от отравы. Волосы были потны, лицо волгло от слез, изо рта вырывался натужный мокрый хрип. Жив еще, слава всеблагим. Жив. Сильный, красивый и такой беспомощный лежал Брячеслав навзничь на лавке, а рядом, у него под рукою было всяческое боевое железо: меч, нож и прочее. Леля скользнула по тому железу взглядом, усмехнулась про себя невесело и взломала неожиданно задрожавшими пальцами восковую запечатку на горле кринки. Потом плотно зажала князю нос и стала лить зелье прямо в горло сущим водопадом, как он ни пытался вертеть головой и пихаться руками.

Из подвала послышался шум, грохот роняемых бочек и звон железа, и тотчас из отваленного творила выскочил Дедята, груженый запечатанными кринками.

– Вот, бабушка прислала, – сказал он, бухая те кринки на стол, а снизу один за другим вылезали оружные родовичи, и Тумаш уже был тут, и Буслай, а Дедята распоряжался и приказывал, и, повинуясь тем приказам, исчезали мужики в башенных творилах и дверном проеме. Взять надо было в граде все ключевые места разом, вот и послал Дедята Тумаша со товарищи на складское заборало, чтобы опустил он мост между градскими дворами, Буслая с кучкой добрых молодцев – к навратной башне, чтобы башню ту взяв, ворота открыть и впустить все родовое ополчение, а сам пошел к воеводскому дому брать Радимира-предателя.

Посеред всей этой суеты Брячеслав вдруг открыл глаза и сказал, глядя на Лелю затуманенным взглядом:

– Всеблагие боги, ну и красавица! Разве такие бывают?

Леля зарделась лицом и сказала с неожиданной для самой себя резкостью:

– Кринку держать можешь? Вот и держи. И пей по глоточку, пока во рту кисло не станет. А я пойду товарищей твоих спасать, если успею.

Она сунула ему в руки кринку, усадила на лавке, привалив спиною к стене, и отошла к дружинникам, кликнув себе в помощники молодых парней, что оставил с нею Дедята на всякий случай.

Князь ухватил одного из парней за рубаху. Был он, по всему видно, все еще не в себе, и очень походил на пьяного. Говорил громко, голос его разносился на всю трапезную:

– Кто эта девушка?

– Так ведь как же… ведьма болотная… – ответил тот, оглянувшись на Лелю.

– Да!? – поразился князь. – А говорили, старуха. Ничего себе, бабушка! Такую раз поцеловать, и умереть не жалко.

– Старуха – это Потвора, бабка ее, волхва старая, – пояснил парень. – А она, Леля, внучка, волхва молодая, но ужас какая сильная.

– Да!? – снова поразился князь. – Ты мне помоги удобнее сесть, а то я ее не вижу. По мне, так ей и колдовать не надо. Скажет – сделай, тотчас и сделаешь, опомниться не успеешь. Видел я тут у вас в полюдье девицу, думал, краше быть нельзя. Но от этой и вовсе глаз не оторвать.

Леля стояла на коленях над дружинником и лила ему зелье мимо рта на бороду. Лицо у Лели горело, и уши горели, а сердце билось с такою силой, что чуть ли не прыгал на тугой ее юной груди сарафан.

Снаружи в открытую дверь доносились отдаленные крики и звон железа. На мгновение заслонив свет, в трапезную протиснулся Буслай. Сверху просунули в творило и безо всякого почтения скинули вниз Бобича, будто был это не волхв, а куль с репой.

Брячеслав отхлебнул снадобья, скривился, похоже окончательно оклемавшись, отставил кринку в сторону и, ткнувши в волхва пальцем, спросил Лелю:

– Твоя работа?

Леля покосилась на спящего Бобича и молча кивнула головой.

– Лихо, – засмеялся князь. – Швырните поганца в угол, пусть до старой волхвы полежит. Ну и что ты встал столбом у дверей? – обратился он к Буслаю. – Взят ли град, и где же наш гостеприимный хозяин радушный, славный воевода Радимир? Когда предстанет пред наши милостивые очи?

– Как сквозь землю провалился, гнида, – сказал Буслай. Дедята со своими с ног сбились, весь дом воеводский обшарили от подвалов до чердаков. Пусто. И на заборалах его тоже нет. А град… взят град, конечно, что ж еще?

– Далеко уйти не мог. Ищите. Землю перепашите, но представьте его мне на суд и расправу. Большой ли кровью взяли град?

– Какая там кровь, – пренебрежительно сморщился Буслай. Изо всех градских бояро́в только один и схватился за оружие, а прочие, хлебала разинувши, хлопали глазами.

И кого это нелегкая понесла вдруг на нож, удивилась Леля, а главное, с чего бы? Может, по Махониному примеру кто вздумал дурака валять?