Игорь Адов - Младший сержант Алексей Крайнов

– Есть вода? – не обращая внимания на говорившего, спросил у них Лёха.

Один из сидевших носильщиков потянулся было к фляжке, но дерзкий заводила, положив на плечо соседа руку, остановил движение:

– Есть, да не про твою честь! – Встав на ноги, заводила вразвалочку, с вызовом подошёл к Алексею. – Тебе ни еда, ни вода уже не поможет. Ты труп! Только мучиться дольше будешь! А так, глядишь, к утру и отойдёшь.

– Серёга! – попытались возразить носильщики.

– Что Серёга? Вы всё, что вам доверили, и оружие, и этого, – солдат мотнул головой в сторону Лёхи, – побросали! А я сохранил! С вами поделился, сидите жрёте теперь! А этому мертвяку ходячему уже и не надо ничего. От него вон, тухлятиной за версту воняет. Ему попа надо, а его-то у нас и нет! Иди дальше, сержант, – может, найдешь…

Солдат ловким движением расстегнул на Алексее ремень с ножом, лопаткой и лежащей в гранатном чехле половинкой бинокля.

– Ножик твой нам тоже пригодится, сало вон порезать нечем, а тебе он без надобности – нет у тебя сала! – рассмеялся солдат и, презрительно скорчив губы, продолжил, – Пшол вон…

Дальше был туман. Лёха, чувствуя, как слабеет, падая от боли и усталости, шёл, не разбирая дороги. Не заботясь о скрытности. Не зная куда – главное, чтобы заходившее солнце было сзади. В сгущающихся сумерках неожиданно, видимо, подсознательно двигался на шум, набрёл на заполненную немецкой техникой дорогу. Не думая и не боясь – хуже не станет, – вылез на насыпь. Скрип тормозов, гортанный приказ немецкого офицера из кабины – двое солдат, спрыгнув на землю через борта грузовика, оттащили Лёшку к обочине и, пинком придав ускорение, отшвырнули в кювет. Но Лёха не сдавался! Отлежавшись, на четырёх «костях» пополз обратно! На дороге кое-как встал на ноги, сделал шаг… и был тут же сбит машиной. Отлетел в пыль перед грузовиком, попытался подняться – не смог, устало завалился набок. Через пару секунд почувствовал чьи-то руки, грубо схватившие его за штаны и гимнастерку, бросок, оглушительный удар о доски кузова. Брезгливый возглас: «Фу-у-у, шайзе», дружный гогот и ноги сидевших у бортов солдат на своей спине…

Уже в темноте машина, нырнув носом в кювет, притормозила. Лёшку, подхватив под мышки, перебросили через борт. Попытались поставить на ноги. Не получилось: безвольной тряпичной куклой «стёк» на землю у колёс грузовика. Но если тело ему не принадлежало полностью, то сознание урывками возвращалось: вокруг него, лежащего на земле, шёл спор по-немецки. Наконец разговоры прекратились, и грузовик, хлопнув дверцами, уехал.

Минут через пять подошли двое. Схватив за руки, за ноги, переложили в носилки. Палатка, тусклый свет двух керосинок. Разогревая воду, зашипел примус. Чьи-то руки, без жалости режущие многострадальные штаны, снимающие гимнастёрку, остатки белья. Тёплая вода в тазу, влажные тряпки, протирающие тело, постепенно приближающиеся к раненой ноге. Повязки на ней уже не было – потерялась. Касания тряпкой вокруг раны заставили вздрогнуть, снова забиться в ознобе. Успокаивающая немецкая речь. Тёплая рука на лбу…

Хрюкнув, запустился бензиновый генератор за палаткой – внутри стало светло. Большой взрослый дядька в сером блестящем переднике затушил керосинки. Второй, такой же здоровый и такой же старый, посмотрев на закипающую воду в блестящей кастрюльке, нырнул в темноту ночи. Через пару минут пришли двое – тот же дядька и недовольный молодой очкарик с заспанным лицом. «Доктор», – догадался Алексей. Врач между тем, не церемонясь, потрогал рану, понюхал и, неодобрительно покачав головой, помыв из кувшина руки, достал шприц. Уколов Лёха почти не почувствовал, как, впрочем, и всего дальнейшего действа. Видел только брызги гноя с кровью на прорезиненом халате врача, да сильно колыхалась нога, когда один из санитаров, вспотев от напряжения, щипцами выдирал из кости осколок, весело звякнувший в конце концов об дно ванночки. Потом доктор зачем-то кромсал рану скальпелем, запихивал в неё пропитанную марганцовкой марлю, перевязывал, но Лёшка, освобождённый от боли, этого уже не видел.

Ночь прошла. Просто – прошла! Пролетела! Без судорог, озноба, жара, боли. Закрыл глаза в операционной палатке, открыл в палатке, заставленной больничными койками. Большой палатке – постелей на двадцать, почти все пустые, со свёрнутыми в изголовье матрасами. В дальнем углу сидели четверо немцев, в исподнем. Увидев проснувшегося Алексея, не спеша подошли, о чём-то переговариваясь между собой, уселись на соседнюю кровать.

– Российский? – спросил низкорослый, коренастый паренёк с красным от ожога лицом.

– Да, – аккуратно подтягивая раненую ногу, попытался присесть на постели Лёха, но, обнаружив, что лежит под одеялом совершенно голым, передумал.

– Коммуниста? – продолжил допрос красномордый.

– Нет, – равнодушно пожал плечами Алексей. Он и в комсомол-то вступил недавно, о чём свидетельствовала запись в членском билете, что остался в нагрудном кармане гимнастерки.

– Где тебя скалечало? – забавно, неправильно расставляя ударения, допрашивал Лёшку немец.

– Отступали, попали под обстрел, осколком ранило в ногу, – высунул из-под одеяла перевязанное бедро Алексей. – Отстал от своих, потерялся…

– Счеляль до германьский жандарм?

– Где бы я их видел?! – с воодушевлением продолжал врать Леха. – Самолёты только ваши и кружили над нами. Я даже не знаю, кто меня ранил, – просто взрыв, и всё тут…

Довольный немец перевёл товарищам Лёшкин ответ. Камрады одобрительно закачали головами:

– Ди дойче люфтваффе дас бест ин де вельт! – Благосклонно похлопывая Лёшку, угостили зажжённой сигаретой.

Познакомились. Переводчика звали Питер, до войны парень с семьёй жил в Польше. Похоже, там немцам крепко доставалось – поляков ненавидел люто!

Немецкий лазарет переехал дальше, на восток, здесь жила лишь команда выздоравливающих, для охраны, сбора и погрузки остатков имущества, дежурный врач да пара санитаров. Из-за нехватки автомобильного транспорта санчасть передвигалась на повозках, а потому переезд затягивался ещё дня на три… Пока же, чтобы не бездельничать, ребята собирали сушняк по ближайшим лесам, пилили его, связывали в большие охапки. Дрова в полевом лазарете всегда нужны.

Всё это, под одобрительные кивки товарищей, по-приятельски, рассказывал Лёшке Питер. Польские слова, при неспешном употреблении, Лёхе в основном были понятны, но, отвлекая от беседы, в голове стучала совершенно другая мысль: где туалет?! И как это будет по-польски? Или по-немецки?

Оказалось, так же, как и по-нашему. Ребята с готовностью помогли Алексею подняться и, накинув на плечи одеяло, повели к брезентовой уборной. По дороге Лёшка аккуратно пару раз наступил на оперированную ногу: боли почти не ощущалось. Отстранился от помощников, попробовал идти сам – прихрамывая, получилось! Нога, конечно, побаливала, но это была уже другая, правильная боль. Повязка пропиталась кровью, но и она была правильная. Алая! Без намёка на сукровицу! Хромая, доковылял до туалета. Там было ещё проще: вкопанная в землю система из жердей позволяла управиться, не напрягая раненую конечность. На выходе встретился с санитаром. Неодобрительно покачав головой, дядька кивнул в сторону умывальника и постучал ложкой о парящий от горячей еды полуведёрный котёл. Умывшись, похромал к грубому, срубленному из деревянных плах, накрытому столу. Весь личный состав лазарета во главе с доктором сидел уже на местах. Ждали его. Раненные в кителях без ремней, санитары и врач – одеты с иголочки! Лёшка замялся: босиком, в одеяле на голое тело, рядом с опрятными вражескими солдатами – неловко получалось. Неправильно.