Игорь Адов - Младший сержант Алексей Крайнов

– Я знаю, чего они не поделили! – медленно, давая Питеру время осознать и перевести товарищам свою речь, многозначительно тыкая указательным пальцем в небо, начал Лёха. Немцы, напряжённо слушая, сгрудились вокруг красноармейца. – Усы у них разного фасона, вот и выясняют, у кого краше!

Гогот, разнесшийся над грудой вещей, заставил выглянуть из палатки доктора. Подойдя к подскочившим при виде офицера солдатам, полюбопытствовал. Объяснили. Отсмеявшись, велел по одному заходить для осмотра и перевязки ран.

Лёшкина нога врачу понравилась. Наложив свежую повязку, отправил на погрузку наконец-то подошедших подвод. Четыре небольших телеги с красными крестами на изорванных, выцветших тентах не вместили в себя и трети заготовленного имущества.

Распсиховавшись, доктор, оставив для пригляда за хозяйством санитаров, Питера и Алексея, с остальными легкоранеными солдатами, несмотря на позднее время, отправился вслед за обозом. Выбивать у начальства нормальный транспорт. Старшим в их команде был назначен второй санитар по имени Ганс. Солдаты, распределив между собой время ночного дежурства, выпили по кружке кофе с покрытым размоченным в воде сахаром хлебом и отправились спать. Лёху от ночного бдения благоразумно освободили: уж он бы им наохранял! А что? Осколок извлекли, опухоль с ноги почти спала, рана не гноилась – пора и честь знать! Нет, убивать он никого не собирался, всё же люди к нему отнеслись хорошо, а вот оружие ему было нужно. И карабин этот пришёлся бы как нельзя кстати. Но была проблема: он был один, а потому всегда у часового. Немецкого, дисциплинированного часового.

«Надо будет ночью до ветру сходить, глянуть, может, кто заснёт. Тихо вокруг – чего, спрашивается, глаза драть?!» Это были последние Лёшкины мысли, потом наступил сон…

Утром его разбудил Питер. Пели птички, радостно светило солнце. Завтрак, в виде вечного кофе, палки высушенной колбасы и горбушки хлеба, был готов, немецкий народ весел и разговорчив. Чего не скажешь об Алексее: план его побега с треском провалился! Хотя… не сказать, что его кто-то здесь держал: видимо, немцы думали, что Лёха сам к ним прибился, от безысходности, и бежать никуда не собирался. Однако возникал вопрос об их реакции на Лёшкино желание уйти. Вполне могли и под арест посадить, с них станется, одно слово – фашисты.

После еды шанс на свободу, пусть и без оружия, представился вновь: Ганс отправил Питера и Алексея в лес собирать хворост. Надо сказать, мысль о побеге уже не давала Лёшке покоя; принятое накануне вечером решение созрело, разрослось, распирало изнутри, заставляя нервничать и излишне суетиться. Постоянно казалось, что немцы начали посматривать в его сторону с подозрением.

В ту же развалившуюся телегу запрягли пораненную лошадь, что всю ночь паслась неподалёку. Из оружия легкомысленно взяли по топору. А чего, спрашивается, бояться, когда вокруг, куда ни глянь, германские войска наступают?! И не спеша, приноравливаясь к Лёхиной хромоте, двинулись в направлении деревьев. По дороге немец рассказывал Алексею о своей родне, лишениях, выпавших на их долю. Поляки конфисковали семейную землю, дом, скотину и другое имущество, заставив зажиточных крестьян, перебиваясь с хлеба на воду, за гроши, гнуть спину на своих польских соседей. Горбатиться за баланду. Ухаживать за своей же скотиной, обрабатывать свой же надел. За это время от голода и болезней у Питера умер отец и два младших брата.

Лёшку, на протяжении всего рассказа, искренне сочувствующего страданиям немецких семей в Польше, разочаровало продолжение: после освобождения и восстановления справедливости Питер с группой таких же мальчишек, как и сам, зло мстил полякам за былые обиды, сжигая дома бывших соседей, насилуя женщин, убивая их мужей. Да так увлеклись, что чуть не угодили в тюрьму, от которой их спас срочный уход в армию. Спас, однако, ненадолго: двое из его бывших подельников сгорели в бронетранспортёре. Питера выбросило наружу, лишь обожгло – из всего экипажа и десанта выжил он один.

Добравшись до зарослей, принялись собирать хворост. За каждой новой охапкой Лёха отходил от немца всё дальше и дальше, пока не решился: бросил на землю собранный сушняк и юркнул в кусты.

Свобода встретила Алексея чёрным винтовочным дулом, с болью уткнувшимся в щеку. Оглушительно громко клацнул затвор. Испуганные, расширенные глаза не знающего, как поступить, чумазого красноармейца…

– Тихо. Не стреляй. Я свой. Рядом немцы, – как можно спокойнее сказал Алексей, ладонью отводя в сторону от лица ствол оружия.

Следующее движение бойца предугадать было несложно: курсы штыкового боя у них были одни, а потому, резко уйдя вниз, Лёшка пропустил над собой увесистый приклад трёхлинейки, по задумке неизвестного солдатика летевший ему в голову. Поднырнул за спину к неумехе и, перехватив винтовку двумя руками, ей же слегка придушил противника. Затем, зафиксировав победу, ослабил хватку.

– Говорю же, свой я! Успокойся! – повторил Алексей.

– Отпусти, – прошипел боец. – Не буду больше.

Лёшка отпустил и… пожалел: ствол оружия упёрся ему в грудь.

– Иди, – мотнул головой в сторону телеги с хворостом солдат.

– Там немцы, – попытался не подчиниться приказу Алексей.

– Не немцы, а немец. И ты сюда с ним пришёл! – брезгливо сплюнув Лёхе под ноги, высказал осведомлённость красноармеец. Выбора не было – пошли…

Питер со свёрнутым набок, сломанным носом сидел у телеги. Сзади, направив в спину пленному трёхгранные штыки, стояли два крепких бойца с трёхлинейками. Ещё пятеро ребят расположились поодаль; у них Алексей оружия не видел. Перед немцем с наганом в руках стоял пехотный капитан. Вопросительный взгляд на Лёху. Дуло нагана от головы Питера плавно нацелилось в Лёшкину грудь. Курок взведён. Конвойный сзади резво переместился с линии огня чуть правее. Не отрывая взгляда от указательного пальца капитана на курке пистолета, Лёха жалобно «запел»:

– Меня позавчера немцы подобрали, с осколком в ноге. Прооперировали. Только встать смог, заставили дрова собирать – фашисты! Думали, раненый – не убегу! А я как до леса дошёл, так сразу и рванул. Он свидетель, – мотнул назад головой Алексей.

Командир перевёл взгляд на конвойного. Рука с наганом чуть ослабла.

– Ну да, – подтвердил из-за спины боец, – он вязанку бросил и драпать начал, только я не дал ему убежать! Арестовал!

Перечить сильно преувеличивавшему свои достоинства солдатику Лёшка не стал, а, переведя взгляд на Питера, продолжил:

– Он тоже пленный. Поляк он.

– Ни естем полякем! Естем немцем! – гордо задрав подбородок, «прошамкал» разбитыми губами Питер.

Капитан удивлённо посмотрел на Алексея.