Игорь Адов - Младший сержант Алексей Крайнов

По тропке войдя в лес, метров через пятьсот быстрого шага велел взбалмошной бабе свернуть в заросли. Но та, мотивируя тем, что пошла босая, колоть ноги отказалась наотрез. Спорить не стал – решил уйти от села ещё подальше, бросить тётку и начать путать следы. А чего? Дело уже привычное – как заяц, мать его.

По дороге разговорились. Лёха убрал карабин за спину. Маринка, как звали негостеприимную хозяйку, перестала бояться. Сменила гнев на милость и игривым уже тоном пыталась шутить над Лёшкиным внешним видом. Оно и, правда – гимнастёрка со рваными локтями, в нескольких местах изорванная на спине. Одна штанина разошлась по шву, обе стесаны на коленях. Дырявый ремень со свастикой, соломенная шляпа… Защитник Родины, блин!

За несколько дней вынужденного одиночества отвыкнув от общения, Алексей был поражён обилием слов, что вывалила на него попутчица. И как им при немце хорошо будет, и как ей нелегко с мужем-лодырем живётся, и про его полюбовницу, «подлюку» Галку из соседнего села, и про то, что она его любит, а он её нет, и как он пьёт с братом, а её потом гоняет…

Через полчаса скорого шага, устав от вороха проблем, нежданно сваленных на его голову, решил попрощаться досрочно. Уж больно шумна была Маринка. Силком, заставив отойти от тропы метров на сто в сторону, у вырванного с корнем громадного дуба, в окружении молодой поросли встали.

– Всё, иди домой! – стесняясь глядеть на раскрасневшуюся от быстрой ходьбы, дышавшую полной грудью симпатичную ещё женщину, отвёл в сторону глаза Алексей. – И извини, если что! Не хотел я так, со Степаном твоим…

– Ага! – придвинувшись к Лёшке вплотную, прошептала пахнущая молоком и домом Маринка. Рука её ухватилась за мгновенно отвердевшее до каменного состояния причинное место Алексея. – И охальничать меня не хотел? Само получилось?

Затменье! Одним движением, уперев в ствол лежащего дерева, развернул бабу спиной к себе. Задрал на спину юбку, расстегнул штаны и… направляемый женской рукой, со стоном – вошёл!

Вошёл и оконфузился. С воем извергся через пару качков бёдрами. То ли напряжение сказалось, то ли воздержание? То ли всё сразу? Из-под задранной на голову юбки раздалось хихиканье:

– Всяко было, но так любиться ещё ни разу не приходилось! Как комарик вколол…

– Не спеши, – зная себя, не стушевался Лёшка, разминая руками, любуясь на белые ягодицы партнёрши. – Через минуту опять вколет!

И вколол! Теперь он был в состоянии контролировать позывы, а потому, забыв о возможной погоне, минут пятнадцать, не жалея сил, до синяков измяв Маринкино тело, в порыве нескончаемой страсти, амортизировал от упругих женских красот. Партнёрша тоже не осталась в долгу: словно кошка, выпустив когти, сдирая кожу, ненасытно натягивала на себя Алексея. Затем, с протяжным выдохом, всё обоюдно закончилось.

– Ну и ладно! – отряхивая от лесной трухи расправленную юбку, довольно проворковала Маринка. – Харчи, считай, отработал. Пора тебе солдатик…

Хруст веток, метрах в двадцати от них. Затем тихий голос из кустов:

– Маринка! Ты хде?

Показав взглядом в яму, оставшуюся на месте вырванных дубовых корней, неверная жена, трагично прижав руки к груди, побежала на голос:

– Здесь я, Стёпа! Здесь!

Позиция под корнями Лёшке, определённо, не понравилась: посреди поляны, без возможности отступить или незаметно скрыться. А потому, после секундной заминки, Лёха быстро юркнул в ближайшие кусты. Немного отбежал и, аккуратно загнав патрон в патронник, лёжа притаился за деревом.

Маринка орала на весь лес, рассказывая муженьку о том, сколько страха натерпелась она с этим сумасшедшим «советским». Как он её руками за зад лапал, да она отбилась, и «красный» убег. Затем на поляну у лежачего дуба вышли пятеро: Степан с двустволкой, два вооружённых винтовками мужика и его жена, прижимавшая к себе сына. Продолжая голосить про «сбегшего большевика», баба жестами выразительно показывала мужу на яму у корней дерева. В руках у Степана появилась граната. Щелчок детонатора, и, дымя пороховым запалом, «лимонка» исчезла в бывшем Лёшкином убежище.

– Сука! – тихо прошептал Алексей, ловя на мушку влажную от пота и выступившего молока грудь предательницы. В ожидании зрелища все замерли: мужики – приготовив ружья, Маринка – отведя за спину мальчонку. Выстрел и взрыв грохнули одновременно. Женщина вздрогнула и, наклонив голову, с любопытством пыталась что-то рассмотреть на блузке, чуть повыше левой груди. Затем, подняв голову, жалостливо позвала стоявшего над пустой, дымящейся ямой мужа.

– Степ! Это чё у меня на груди? Кажись, ранило меня?! – устало оседая на землю, удивлённо произнесла Маринка. Затем, вздрогнув, глянула на заросли с притаившимся за ними Алексеем и медленно завалилась набок.

Мужики бросились на помощь, а Лёшка, боясь случайного хруста, метров сто крался, уходя в лесную чащу. Затем, услышав за спиной вопль отчаяния и ярости, словно подхлестнутый им, со всех ног рванул к тропе.

План был простой: пробежать по дорожке обратно и устроить засаду на возвращающихся охотников до его, Лёхиной, жизни. Удобное место он помнил: там тропинка пролегала по дну оврага, густо поросшего сверху кустарником. До жертв метра четыре будет, а тем и деваться некуда.

Добежал. Овражек, с полста метров длиной, и ни одного укрытия. Залез наверх, замаскировался, в непоколебимой решимости поквитаться со своими убийцами злой замер.

«Хлеба им для солдата жалко стало, а гранаты, стало быть, не пожалели?! Уроды!» – распалял себя Лёшка в ожидании селян.

Часа через полтора услышал приближающиеся шаги. Приготовившись, подобрался, отёр пот со лба, приложил к плечу карабин. На тропу вышли два мужика, несущих Маринку, безвольно лежащую на грубых – из рубленых жердей – носилках. Рядом с ними, не отрывая взгляда от бледного лица матери, держа её за руку, шагал давешний мальчонка. Уставшие мужики шли быстро, поэтому паренёк, чтобы не отстать, то и дело переходил на бег. Сзади, понурившись, вытирая рукой постоянно набегавшие слёзы, брел Степан. Мальчик, не оглядываясь на отца, постоянно спрашивал:

– Батько! Вона же ни вмерла? Вона же встанат? Мамку же виликують?

– Ни вмерла сынку, – словно в бреду, отвечал на вопросы паренька Степан. – Вона встанат, не плач сынку…

Процессия давно скрылась из виду. Птицы, примолкшие было от людского говора, вновь раскрасили лесную чащу своими переливистыми трелями. Всё вокруг жило, цвело и радовало глаз. Один Алексей, оперевшись щекой о приклад карабина, – окаменел! Лишь слёзы из расширенных от ужаса глаз молча стекали по щекам солдата.

До вечера, словно в бреду, не разбирая дороги, не таясь, двигался по лесу на восток. Продукты в потяжелевшей сухарной сумке самим своим весом напоминали о содеянном. Заставляли думать, искать оправданий и, не находя их, – злиться! Не давала покоя мысль: смерть женщины – из-за конфликта вокруг шмата сала да горбушки хлеба?! Какая же она – цена человеческой жизни? И что он за защитник такой, убивающий за еду тех, кого обязан защищать?!