Иван Азанов - Записки русского солдата

Ну, рассказывай, говорю, как ты и что, где, кем воевал, как сюда попал? Он мне рассказал, что попал на фронт в качестве стрелка радиста на самолёте-бомбардировщике. Самолёт сбили, он приземлился на занятой врагом территории. Так же, как я, пробирался через фронт. Служил он радистом и в 151 кавалерийском полку, и в 105 ОБО. Ну, а я в свою очередь рассказал о своём житье, бытье. Потом нас отправили в запасной полк в Россошь, располагались мы в домах плодоконсервного завода, числа до 20 декабря, 1941 года. Обмундирования не было, кто в чём был, так и щеголяли. Ходить на двор у меня было не в чём. Сапоги мои развалились совсем. Ноги стали опухать, и гнулись плохо. Солдатские брюки не одевались на опухшие ноги. Так я с месяц сидел сиднем на соломе, брошенной на пол. Обед мне приносили товарищи. На двор ходил только на крыльцо, ито на коленках. Очень беспокоящих болей не чувствовал, а слушались ноги очень плохо, как деревянные. И как будто я очень много прошел, ноги устали при ходьбе и никак не отдохнут. Медиков я не встречал, были они, или нет, или их совсем не было, не знаю, за помощью обратиться было не к кому. Но вот подошёл срок, меня назначили в маршевую роту.

Посадили в машину, отвезли в городскую баню. Обмундировали довольно неплохо, в новое обмундирование: нательное бельё, летнее и зимнее. Гимнастёрки хлопчатобумажные. Ватный костюм новый, новые шапки-ушанки, трёхпалые рукавицы хлопчатобумажные. Ботинки и портянки летние и зимние. Потом погрузились в вагоны-теплушки. Прибыли на станцию Новый Оскол. Потом пешочком 120 километров до фронта. Прибыли через три дня пути в деревню Чурсино, Курской области, в 664 артиллерийский полк. Я попал во вторую батарею первого дивизиона. Командиром батареи был старший лейтенант Плотников. Родом он с Вологодской области, среднего роста, плотный, крепкий мужичёк, с типичным вологодским лицом. Скуластый, с грубыми чертами, не красавец, но и не похабный. Говорок тоже типичный, вологодский.

Очень спокойный, не суетливый, но и не тихоня, всегда уверенный в себе. Принял нас доброжелательно. Взгляд деловой и весёлый. Одним словом, нам понравился. Через несколько дней он обратил внимание на мою неуклюжую походку. Спрашивает: что у тебя с ногами? Что-то мне не нравится твоя походка. Я ему рассказал всё начистоту, и высказал своё пожелание: мне бы двигаться надо беспрестанно, но не далеко, авось пройдёт. Медик в батарее был: санинструктор, толстая, огромная тётя, но помочь мне она ничем не помогла. Старший лейтенант нашёл мне должность по моему желанию: послал меня связным в штаб дивизиона.

В мои обязанности входило то разыскать кого-то, то отнести бумажку, то передать устно какое-то распоряжение. День начинался часов в пять-шесть утра, и продолжался до двух-трёх часов ночи. Идти далеко некуда, вся беготня в пределах одной деревни. Перерывы между побегушками случались очень редко. Только появишься в штабе, доложишь, что «ваше приказание выполнено», а там не дадут договорить, следует новое приказание, и опять побежал. Так я бегал больше месяца, надоело, хуже горькой редьки. Я попросил комбата заменить меня другим человеком. Прислал он пришедшего вместе со мной солдата Попова. Это огромного роста, моложе меня детина. Он прижился на этой должности, и бегал всю зиму. Я же на следующий день пошёл с комбатом на НП, и тоже акклиматизировался там почти напостоянно. Редко, когда меня оставляли на огневой позиции. Комбат моей работой в должности телефониста был доволен. Не избегал меня и его заместитель, старший на батарее, лейтенант Игнатов. Родом этот с Белоруссии, тоже среднего роста, плотный мужчина, можно сказать, с красивым лицом.

На разговоре довольно резкий, но очень хладнокровный и спокойный человек. Человек без нервов. Когда немцы нащупывали нашу огневую и обстреливали её, так я не видел, чтобы он сошёл со своего места или ушёл в укрытие. Становился на одно колено, и при разрыве снаряда приклонял голову, потом опять выпрямлялся. Такое я наблюдал много раз. Командиром взвода был молодой лейтенант Орлов. Он обычно дежурил с нами на НП по ночам, когда комбат уходил отдыхать на батарею. Ночью почти никогда не стреляли, потому, как в то время давали лимит: четыре снаряда на орудие в сутки, шестнадцать на батарею, так что снаряды берегли.

Пушки у нас были образца 1900-затёртого года, на деревянных колёсах с толстенными шинами на ободе. Так что зимой на снегу не держались, прорезали до земли. Тяга конная, кони были настоящие, артиллерийские, но худые, заморённые. Пушки длинноствольные без искрогасителей, с резким отрывистым звуком выстрела. Люди в огневых расчётах были большей частью глуховаты. Когда разговаривали между собой, то так кричали, что казалось, что они что-то не поделили между собой и каждый стремится доказать свою правоту. Я частенько подтрунивал над ними: «Что, говорю, вы кричите? Клад нашли что ли? Чур, и я в паю!» Они смеялись, немножко понижали тон, но ненадолго. Потом опять шло всё своим чередом.

Наш наблюдательный пункт находился на бугре, перед большой деревней Сажное, которая тянулась вдоль ручья на расстояние семи километров. Дома были разбросаны по берегам ручья, кустами по два, три, четыре. Сзади села была расположена железная дорога от Сажное. Каменный дом, здание вокзала и несколько частных домиков. Расстояние между селом и станцией километра полтора. Посреди села была расположена одноэтажная деревянная школа. Из Чурсино на станцию Сажное проходила просёлочная дорога через село Сажное, как раз мимо школы. Так вот, наш НП находился на бугре в метрах ста от дороги. Пехотных позиций впереди нас не было. На одной линии с нами стояло несколько противотанковых пушек 45-миллиметровых, укрытых снежными валами. Пехота часто ходила в наступление, но от Сажное, это с бугра, под уклон, на совершенно открытую местность расстояние метров восемьсот, несли жуткие потери.

Истребились почти поголовно все. Начали потом возами трупы возить, как дрова. И это на протяжении длительного времени. Это называлась – активная оборона. Частенько нашу батарею посылали и на другие участки, но на не большое расстояние. Или в соседнюю деревню, или через деревню, через две. Расстояние в пределах десять-пятнадцать километров. Но во второй половине зимы, по глубокому снегу, это был адский труд. Обычно переезжали ночами. Три, пять, семь километров «ехали» целую ночь. К утру все офицеры оставались без голоса, только хрипели. Команды подавали так: «Взвод управления за постромки! Расчёт, за колёса! Шагом маар-р-р-рш!»

А пушка при этом продвинется на метр, а то и на полметра. Опять команды: «Выправить лошадей! Шагом маар-р-р-рш!» Ещё полметра. Потом за следующую пушку, и так всю ночь! Когда орудия ставились около деревни, люди ютились в хатах человек по тридцать-сорок, а то и пятьдесят. Спали сидя, лежать было негде. Уснешь – окажешься под телами товарищей, и на морде твоей устроятся чьи-нибудь ноги, проснёшься, расправишь свои члены, и разложишь их тоже на чьи-то тела. И так всю ночь «отдыхаем», если не пошлют куда-то, или на работу, или на пост. Придёшь ночью, шагнёшь в хату одной ногой, а потом ищешь место, куда бы поставить другую ногу. А когда ставили орудия в поле или в лесу около села Казачье, то люди неделями попрыгивали на улице, на свежем воздухе. Делали из снежных бугров стенки, чтоб защититься от ветра. На пол подстилали прутики или хвою, или солому и тут ютились.