Иван Азанов - Записки русского солдата

Мамаша вручила мне каравашек пшеничного хлебушка, мяконького, да кусок свиного сала, весом грамм триста. Уложил я это всё в свою противогазную сумку. Попрощался и говорю хозяину: «Ну а ты что делать думаешь? К своим пойдёшь, али дома останешься?» «Недельки две, говорит, отдохну дома, а там посмотрим». Ну, говорю, счастливо оставаться. И так я подался дальше в путь. На подходах к Белгороду в деревни входить не было возможности. В них размещались немцы на постой. Дороги тоже не были безопасны. На полях что-либо съестного найти было не просто. Картошка, кукуруза, были уже убраны. Так я на этом хлебушке, что дала мне бабка, питался дней пять. Ночевал на полях, с трудом пробирался вперёд. Белгород и Северный Донец не давали покоя, где и как преодолеть эту водную преграду. Около одной из Лопаней, а их было три, если не больше – это деревни на подступах к Белгороду – малая Лопань, большая Лопань, и Казачья Лопань – я встретил подростка лет пятнадцати-шестнадцати. Он направлялся в Белгород. Там жила его бабушка. Одет он был бедно, нёс с собой узелок: пол-каравая хлеба, кусочек сала и пару яичек. Я пристроился с ним.

Идём, и разговариваем. Я расспрашивал его, все, что можно было узнать о Белгороде, а так же о немцах. Как они себя ведут, чем занимаются? На ходу решил идти напролом, через город. На окраине Белгорода, в районе кирпичного завода был немецкий пост. Трое немцев в яме жгли костёр, около него подпрыгивали, греясь, и наблюдали за дорогой. Когда мы поравнялись с ними, они остановили нас, обшарили карманы и всё остальное, что можно обшарить при обыске. У меня поживиться было нечем. У парня выпотрошили узелок, а тряпочку выбросили ему. Всё содержимое тут же проглотили. Мы с ним пошли дальше. Он свернул в город, а я направился к железнодорожному мосту. Мост был взорван. Восточный конец фермы лежал на опоре, западный лежал на дне реки, но не против опоры, а ниже её, как будто её отнесло течением. Тот конец, что лежал в реке, был искорёжен взрывом и падением.

Повыше моста был кем-то сделан пешеходный переход. Сколочены из кряжей дров козла, поставлены ногами на дно. На них положены доски, по одной в ряд. К козлам прибиты стойки, а к стойкам тоненькие жердочки, поручни. Когда я подошёл к этому переходу, с противоположного берега подошло отделение немецких солдат. Я переждал, пока пройдут они, потом перешёл я. Народу шло много, потому я не был белой вороной, и не привлекал внимания. В старом городе, на восточном берегу Донца, были склады заготзерна. При отходе наши их сожгли. Горы обгорелого зерна лежали под открытым небом. Немцы сгоняли сюда местное население, убирали верхние, обгорелые слои зерна в сторону. А там оставалась чистая, золотистая пшеничка, метра три толщиной, огромный бурт. Эту нашу русскую пшеничку контарили в мешки и грузили в вагоны для отправки в Германию русскими руками под надзором немцев. Народу было толпы, пришлось и мне потрудиться.

Днём я договорился с женщинами, которым идти домой по Шебекинской железнодорожной ветке, километров около пяти. Они мне принесли мешок под пшеничку, которой немцы расплачивались за дневной труд. Принесли и хлебушка, пожеваться днём. Работы заканчивались с наступлением темноты. Тогда люди шли, неся на плечах мешки с пшеницей, кто, сколько сможет унести. Нагрузил и я килограмм двадцать и со всеми наравне подался в деревню по железнодорожному полотну. Ночевал и покушал и вечером и утром за свою пшеничку. Потом подался вперёд, на восток. Шёл вначале полем, напрямик, без дорог. Потом вышел на дорогу, ведущую на село Большая Троица. Шагал километров сорок, не встречая ни немцев, ни наших. В сводках Совинформбюро в то время бытовало такое выражение: «На таком-то участке фронта велись поиски разведчиков». Так вот это и был такой участок фронта, где лазили и наши и немецкие группы разведчиков. Но я их не встретил.

Дорога эта гравийно-засыпная, не в хорошем состоянии. Не контролировалась в своё время дорожным отделом. На дороге, вернее, возле дороги, стоял дом. Жителей в нём не было. Он предназначался для размещения людей, временно работающих на дорожноремонтных работах на близлежащем участке. За домом стоял наш танк Т-34. В доме танкисты играли в карты. На столе лежали кучи денег. Вокруг валялись пустые бутылки. Под столом было несколько полных. Танкисты были изрядно выпившие. В поле, не доходя до дому, в копне сена, лежал танкист с танковым пулемётом. Вот он меня окликнул, подозвал к себе, расспросил, откуда я, что видел? Когда понял, что я могу рассказать много интересного, проводил меня в дом. Старшим среди танкистов был старший лейтенант. Ему я поведал всё, что мог. Потом спросил: что же мне делать? Куда пойти? Он мне посоветовал идти в Большую Троицу, а там, мол, найдёшь, к кому обратиться. И я ушёл.

Вот это были те первые русские, кого я повстречал после столь нелёгкого путешествия. Было это шестого ноября, 1941 года. Пришёл я в Большую Троицу. Спрашиваю, где военкомат? Мне сказали – эвакуирован. Военного коменданта нет. Я зашёл в милицию. Спросил, куда и как мне обратиться, что я военнослужащий. Вышел сам из окружения. Дежурный говорит: «Подожди, вот придёт начальник, он решит, что с тобой делать». Сижу, жду, часа два и три, и дальше. Дело уже к вечеру. Когда же, говорю, придёт ваш начальник? «Сегодня не будет. Придёт завтра». Что же, говорю, ты морочишь мне голову? Спасибо, говорю за гостеприимство, досвидания. Сам той порой в дверь, да на улицу. Дежурный кричит: «Стой! Стрелять буду!» Я уже бегу по улице, народ идёт и по пути, и встречу. Добежал до перекрёстка, повернул налево. Спрашиваю у женщины: «Где есть военные?» «Налево, во втором дворе». Бегу туда. Зашёл во двор. Там стоит строй, человек до сотни. Перед строем похаживает полковник пограничных войск. Толкает речь.

Подхожу, докладываю, так, мол, и так. Он говорит: «Становитесь в строй!» Встаю в строй. Вбегает этот милиционер с наганом наголо. Увидал меня в строю, ни слова не говоря, подался обратно. Нам дали по буханке хлеба, да по банке говяжьей тушёнки, и подались мы на станцию Волоконовка. Ночью погрузили на паровоз и ночью же доехали до станции Валуйки. Вокзал большой, каменный. Народу ещё больше. Сидят и лежат и толкаются на ногах ещё больше. Так мы протолкались всю ночь. Нам надо пробираться на станцию Лиски, железная дорога не работает. Правая колея забита сплошь эшелонами без паровозов. Грузы самые разнообразные от продовольственных товаров, до станков и другого заводского оборудования, до обычных дров. Левой колеёй пропускают самые необходимые для фронта грузы, а с фронта эшелоны с ранеными.

Топали мы по железной дороге, или вблизи её, по деревням пешочком. Прибыли в посёлок. Пересыльный пункт был размещён в здании школы. Здание большое, двухэтажное, п-образной формы. Народу толпа! Стою я в коридоре, прислонившись к стенке. Не помню уже, чего-то ожидая. Напротив меня окно. На подоконнике сидит человек, и так внимательно смотрит на меня. Я в свою очередь посмотрел на него. Что-то знакомое нашёл в чертах его лица. Стою, и перебираю в памяти, где бы мог я видеть этого человека? Одет он в плащ песочного цвета, на голове простая кепка, каких в то время можно было видеть где угодно. Посмотрю снова: да, лицо знакомое, а кто именно, не придумаю. Он поглядывает на меня, и тоже молчит. Потом я подхожу к нему, подаю руку и называю фамилию. Да, отвечает, это я, но с кем имею дело? Не знаю, лицо знакомое, а кто именно, не помню. В 151 кавалерийском полку служили? Да, отвечает, в 105 отдельный батальон связи был переведен. Азанов! Говорит. Да, говорю, он самый.